Птица малая
Шрифт:
– Вы понимаете это, правда? Хастаакала: быть сделанным как стаака. Стать физически зависимым от кого-то более сильного. Он предложил нам хаста 'акала. Привел меня в сад и показал плющ, а я не связал эти вещи. Я думал, он предлагает нам с Марком свои покровительство и гостеприимство. Я думал, что могу доверять ему. Он спросил у меня согласия, и я согласился. И я его поблагодарил.
– Это было недоразумение,
– Я мог! Я знал тогда все, что сейчас рассказал вам. Я просто не подумал!
Джон начал было протестовать, но Сандос не слушал.
– А Марк умер. Боже, Джон! О Господи…
– Эмилио, это не ваша вина. Даже если бы вы поняли насчет плюща, то не могли знать, что они сотворят такое с вашими руками, – сказал Джон, хватая Сандоса за плечи, поддерживая его, пока он оседал на землю, и опускаясь на колени вместе с ним. – Возможно, Робичокс уже был болен. Не вы изрезали его руки, Эмилио. Не из-за вас он истек кровью.
– Я несу ответственность…
– Есть разница между ответственностью и виновностью, – настаивал Джон.
Это было тонкое отличие и недостаточно утешительное, но вот так, сходу, рядом с рухнувшим на землю человеком, чье лицо было измождено бессонницей, а теперь вдобавок искажено горем, – Джон Кандотти не смог придумать ничего лучше.
Несколько суток спустя, наверное, уже после часа ночи, Винченцо Джулиани услышал первые признаки очередного кошмаpa. Он задремал за чтением в комнате, расположенной рядом с комнатой Сандоса, отпустив Эдварда Бера на эту ночь. «Старикам не требуется много сна, – сказал он Беру. – Вы станете бесполезны для Эмилио, если будете таким же измученным».
Возле кровати Эмилио имелся неприметный микрофон, передававший звуки его ночи в комнату отца Генерала. Словно молодой папаша, замечавший малейшее нарушение сна младенца, Джулиани полностью проснулся в тот момент, когда дыхание Сандоса стало хриплым и прерывистым. «Не будите его, – инструктировал Бер, под чьими глазами проступали тени от недосыпания и переживаний, связанных с кошмарами, посещавшими Эмилио три или четыре раза в неделю. – Иногда Эмилио справляется сам. Просто приготовьте таз».
В эту ночь Джулиани вышел в коридор, натягивая халат, и прежде чем вступить в комнату Эмилио, некоторое время прислушивался. Было полнолуние, и его глаза быстро приспособились к свету. Эмилио затих, и Джулиани с облегчением уже собирался было вернуться к себе, когда Сандос внезапно сел, хватая ртом воздух. Он пытался выбраться из постели, его незакрепленные и лишенные нервов пальцы запутались в простынях – казалось, Эмилио не сознает, что в комнате есть еще кто-то. Джулиани подошел к кровати, помог ему выпутаться и держал таз, пока рвота не прекратилась.
Брат Эдвард не преувеличивал силу приступов. Винченцо Джулиани был моряком, не раз имевшим дело с морской болезнью, но никогда не видел, чтобы человека так выворачивало. Когда все закончилось, Джулиани унес таз, помыл его и принес обратно, захватив пластиковый бокал с водой. Сандос принял стакан, неловко зажав его между запястий, и поднес к губам. Несколько раз он прополоскал рот, выплевывая воду в таз, затем позволил Джулиани забрать стакан.
Джулиани снова вышел из комнаты и вернулся с куском влажной ткани, чтобы обтереть пот с лица Эмилио.
– А, – сказал Сандос с иронией. – Вероника [37] .
Когда Джулиани вернулся в третий раз, то пошел к деревянному стулу в углу комнаты, чтобы подождать там дальнейших событий. Некоторое время Сандос просто смотрел на него сквозь прямые черные волосы, мокрые от пота, – безмолвный и дрожащий, сгорбившийся на краю кровати.
– Итак, – наконец сказал Сандос, – вы соглядатай? Желаете посмотреть, как шлюха спит? Как видите, шлюха спит плохо.
– Эмилио, не говори так…
37
Сандос вспомнил святую Веронику, благочестивую женщину, по преданию, давшую Христу, шедшему на распятие, свой платок, чтобы обтереть пот и кровь.
– Вас коробит от этого слова? Меня коробило – поначалу. Но я пересмотрел свое отношение. Кого называют шлюхой? Того, чье тело бесчестят ради удовольствия других. Я шлюха Бога, и я обесчещен. – Теперь он был неподвижен. Физические страдания отступили. – Как вы, мерзавцы, звали меня тогда?
– Любимец Бога, – едва слышно произнес Джулиани, испытывая жгучий стыд с опозданием на шестьдесят лет.
– Да. Мне было интересно, помните ли вы. Фаворит Бога! Разве не фавориткой обычно называли любовницу короля? Или его любовника. Его фаворит? – Прозвучал злой смех. – В моей жизни, если посмотреть со стороны, есть забавные параллели.
Джулиани моргнул. Заметив его реакцию, Сандос безрадостно улыбнулся. Затем отвернулся и, подтянув запястьями подушку, прислонился спиной к изголовью кровати. Когда он заговорил вновь, его тихий, с легким акцентом голос был холоден и мелодичен:
– «Луна зашла, и Плеяды тоже; это середина ночи». Вас не волнует, что вы находитесь в спальне с типом, пользующимся дурной славой? – с театральной дерзостью спросил Сандос.
Небрежно разбросав тонкие, покрытые синяками руки по верхушке изголовья, он приподнял одно колено.
Если бы не простыни, поза была бы похотливой, подумал Джулиани. И в то же время это могло быть осознанно провокационной имитацией фигуры на распятии, висевшем как раз над головой Сандоса. Однажды Винч Джулиани был обманут подобной обоюдоострой насмешкой и предпочел промолчать. Получив ярлык, понял он сейчас, Сандос склонен демонстрировать свое презрение к нему, устраивая балаган.
– Вас не волнует, – настаивал Сандос с подкупающей искренностью, – что один и без поддержки вы примете решение, которое вызовет скандал?