Птица над городом. Оборотни города Москвы

Клещенко Елена Владимировна

— Э-э… нецензурное?

— Практически полностью, — шепотом сказал Паша, со значением вытаращив глаза. — Одно приличное слово там есть, самое первое: «Ты…»- он сжал губы и сделал несколько дирижерских жестов, как бы управляя беззвучным оркестром. Вышло внушительно.

— И что, его все в армии знают? То есть в ваших спецподразделениях?

— Нет. Только отдельные фрагменты они знают. У меня политотдел его пытался выведать, но я отмазался, сказал, что забыл. Хватит с них Заячьего Слова. — Паша оскалился, совсем как Ламберт-старший.

— Погоди, так это правда? Любого нормала можно вот так запросто…

— Не то чтобы запросто. Там говорить надо почти минуту — это на самом деле немного, моряцкий загиб длиннее. Но за это время тебя запросто вырубят, если прикрытия не будет А главная проблема в том, что из нормала получается не оборотень, а зверь-нормал. Если ненадолго, то Суть потом возвращается, но зверь все равно выходит туповатый, беспамятный. Я говорил этой Тамаре, она не поверила. Или ей все равно было, не знаю.

— И ты с тех пор здесь отсиживаешься?

— Ага. Про то, что я двойной, почти никто не знает. Валера знает, но ему по должности положено. А они меня сто лет бы не нашли.

— Но ты же без денег улетел тогда? — вырвалось у меня. И зачем, спрашивается? Все-таки бивалент он всегда бивалент, и здесь самое их логово, вот сейчас услышу, за чей счет он здесь живет… оно мне надо?

— А я взял один долг, потом прилетел сюда. Устроился… живу.

Сказав это, Паша покраснел. Юки, подумала я.

— Что никто не знает, это точно. Я с третьей попытки Сереге поверила.

— А, так Валерий сначала Сергея ко мне послал? — Паша ехидно ухмыльнулся. — А он струсил сюда идти?

— Застеснялся, — насмехаться над Серегой я никому не позволю.

— Какая разница.

— Ты бы лучше сказал спасибо, что он не Бурцеву это поручил, — не менее ядовито сказала я. — Представляю, если бы медвед узнал, что учитель его сына бивалент…

— А Бурцев как раз знает, — холодно сказал Паша. — Они с отцом вместе служили. Друзьями были.

Слов для ответа у меня не нашлось. То, что папа четвероклассника и папа немолодого спецназовца были друзьями — такое случается даже у нормалов, а среди наших тем более не редкость, но…

— Отец из-за меня… не то чтобы переживал, это было не в его правилах. Когда выяснилось, что я двойной, он сказал, что с этим мы будем бороться. Мы жили в Туркмении, в военном городке. Тогда времена еще были глубоко советские, для него, конечно, это была неприятная новость.

Паша снова умолк.

— А почему, собственно? Прости за тупость, но в чем криминал? Если бы твой второй Облик был девочкой, тогда да, того… неприлично. А если оба мальчики…

Ламберт рассмеялся. Звонким, мальчишеским смехом. Соломенная голова поникла на столешницу.

— Галка, ты сама-то с какого года?

— С семьдесят пятого, а что?

— Дитя совсем. А тогда были пятидесятые — когда я пацаном был. Везде еще шпионов ловили. И в нашей части тоже… звериные Облики могли быть какие угодно, лишь бы записанные в медицинской карте. Но два человеческих Облика по одним документам числиться не могли. А насчет приличия — ты головой-то подумай: женщина, например, выйдет замуж за одного, а жить будет с двумя, это как называется?

— И что твой отец?

— Посмотрел на меня — на такого и на другого — и сказал: вот этого оставляем. То есть того, которого ты знаешь. Я — драться не люблю, глаза зажмуриваю. И думаю много. Книжки, опять же… Мне тогда было четыре года. С тех пор, как он меня заставал в этом Облике, — порол. Мать заступалась, да… — он махнул рукой и залпом допил свой чай.

— И поэтому ты настолько младше выглядишь? — тихо спросила я.

— Наверное. В молодости мы однолетками смотрелись, а потом появился разрыв. Я ведь почти и не жил. В детстве — так, урывками. В интернате вообще не решался, там на виду все время. В семидесятом целый месяц прожил. И тогда уже заметил, что этот Облик возраст не набирает. Ну и потом несколько раз. По документам меня, вот этого, нет. Сейчас-то можно выправить, не проблема. Вообще надо будет, на всякий случай, чтобы не нарваться…

Из полумрака снова возникла Юки, унесла чашку. Кажется, она с трудом сдерживала слезы. Что же, многие девочки любят мальчиков, которых нет. Гарри Поттера, например, или героев Крапивина, или персонажей анимэ. Чем хуже мальчишка из военного городка, которому отец запретил быть?

Я не стала спрашивать, что его самого тянуло в этот, несуществующий Облик. Слишком личный вопрос. Будем считать, что исключительно конспиративная необходимость.

Потом Паша потребовал, чтобы я рассказала ему про «Веникомбизнес»: чем они занимались — в подробностях, как их отловили, как получилось, что главный сумел смыться. Свою помощь по захвату оставшихся предложил сам и снова хищно, по-ламбертовски, ухмыльнулся.

Завтра или сегодня же вечером он вернется в свою квартиру на Тверской, так толком и не прибранную после запоя. Вернется уже в том, постоянном Облике. Выбросит бутылки, вычистится, побреется и явится перед Валеркины рысьи очи, а потом пойдет в школу, получать очередную клизму от Натальи. Официантка Юки будет грустить и плакать под «Tokio Hotel» или что у них там полагается слушать, когда жизнь кончена. А делать нечего: взрослый Ламберт маленькой девочке уж никак не пара. Зато вот такой Паша…

Ой, только бы эта информация не достигла школы! Ламберт может не беспокоиться, с моей стороны утечки не будет. Не хватало нам еще эпидемии влюбленностей в Павла Петровича. Пусть лучше они его боятся.

…И мне теперь ночь не спать, переживать: откуда про «Локи» и Ламберта знал Летчик Ли?..

Глава 23

На сто рублей куплю вина,

На пять рублей закуски

И сяду пить в дезабилье,

Что, прямо скажем, блажь,

Но блажь-то и нужна для нравственной разгрузки,

Тут дело не в питье, тут важен антураж.

Михаил Щербаков.