Птица в клетке. Повесть из цикла Эклипсис (Затмение)
Шрифт:
Автором «Птицы в клетке» была Айрис Айронсайд, давняя подруга Фэйд. Они познакомились в Джинджарате, где та преподавала в школе при криданском посольстве, а вечерами увлеченно предавалась писанию пьес. Став владелицей «Белет», Фэйд распорядилась немедленно их издать. Через год Айрис Айронсайд уже была одним из самых популярных авторов, пишущих для театра. Пьесу «Птица в клетке» выразительную, сильную, полную циничного юмора она написала по истории любви принца Хасидзавы и воительницы Ашурран и посвятила Фэйд. Она рассчитывала, что принца сыграет Эсса Элья, это действительно была роль «под него», а сама Фэйд могла бы сыграть Ашурран. И сыграла бы, если бы капризный Эсса Элья наотрез не отказался выходить с ней на сцену. Директор театра пытался его уговорить, упирая на то, что семья леди Филавандрис покровители театра, что сама Фэйд, как владелица издательства, платит множеству авторов и театральных критиков…
Сколько она ни платила шпионам и приятелям Эссы, сколько ни собирала сплетен, причина столь упорного к ней отвращения оставалась загадкой. Единственным подходящим объяснением было ее происхождение. Родной дед Фэйд, знавший Кинтаро лично, утверждал, что сходство очевидно и несомненно. Однако что мог иметь Эсса против степняков вообще и данного конкретного в частности, если детство свое и юность провел на границе?
Факт оставался фактом: кавалер Таэлья слышать не хотел о Фэйд Филавандрис. Приглашений туда, где должна была появиться она, не принимал; случайно оказавшись в одном помещении, демонстративно вставал и уходил. В сущности, единственной возможностью беспрепятственно видеть его для Фэйд оставался театр. Она не пропускала ни одной премьеры с участием Эссы Эльи, на многие спектакли ходила по несколько раз, посылала ему роскошные букеты роз и мелкие подарки без визитных карточек, через подставных лиц, чтобы он не отослал их обратно.
С горя она познакомилась с дядей кавалера Таэльи. Итильдин мало появлялся в обществе, его считали холодным и замкнутым и немало злословили на его счет. «Итильдин тан Ахайре» и «соломенная вдова» это еще самое безобидное, что болтали про него аристократы. Доля правды в этих шутках была, ведь именно он стал опекуном юного Таэссы, когда кавалер Ахайре отплыл на Заокраинный Запад, и дожидался его, как верная жена. Приставка «тан» в незапамятные времена и служила для именования жены фамилией мужа устаревший и отмерший обычай. Друзьями они не стали, слишком он был немногословен и сдержан. Фэйд расспрашивала его об отце, но он стеснялся касаться интимных подробностей и потому много рассказать не мог.
Фэйд уважала эльфа и даже чуть-чуть робела. Но как мужчина он ей совсем не нравился. «Почему его находят красивым?» недоумевала она. Слишком нечеловек. Зато полуэльф Таэсса казался ей прекраснее всего, что она когда-либо видела в жизни, в мужчинах и женщинах, в Криде и за ее пределами, на суше и на море, в горах и на равнинах. Кровь смертных и Древних, слившаяся в нем, дала удивительную, экзотическую красоту, не похожую ни на что. Он взял лучшее от людей и от эльфов изящную фигуру, невыразимо прекрасный разрез глаз, брови, чуть поднятые к вискам, удлиненные ушные раковины, кисти и стопы. Уши у него не заострялись подобно эльфийским, но были к тому близки. Глаза изумрудные, малахитовые, бирюзовые, аквамариновые, цвета морской волны, цвета нефрита, слишком часто меняющие цвет, чтобы можно было описать их иначе, чем банально: «зеленые». Слишком светлые для человека, даже для северянина, но темнеющие в приступе гнева или страсти. Волосы у его были, как сплав серебра с золотом ни то и ни другое, и в то же время то и другое одновременно. Казалось, каждая прядка и даже каждый отдельный волосок имеет свой редкий неповторимый оттенок. На сцене он часто носил парики, или штатный театральный маг накладывал заклинания, так что Фэйд видела его и блондином, и брюнетом, и огненно-рыжим, как его отец, и со снежно-белой шевелюрой Фаэливрина, но собственные его волосы нравились ей больше всего, и она даже подкупила парикмахера, чтобы получить прядку и узнать, каковы они на ощупь.
Кавалер Лиотта, услышав об этом, сказал:
— Скоро ты его ношеное белье станешь покупать?
— А что, кто-то продает? грустно пошутила Фэйд.
На самом деле она хранила под подушкой его перчатку и надушенный платок.
По ночам в ней вскипала горячая степная кровь отца, и ей снилось, как с десятитысячным войском варваров она берет столицу, и скованного кавалера Таэлью приводят к ней в шатер. А другие сны, должно быть, навевала царственная кровь деда: как она становится королевой, и вот тут-то Эсса Элья не осмеливается ей отказать. Будь у нее в роду чародеи, ей, верно, бы снилось, как она накладывает на упрямого полукровку чары. Много раз ей приходило в голову взять пример со своей далекой прародительницы: ворваться в гримерку Эссы Эльи, занести над ним клинок, а дальше будь что будет. Но ей хотелось не просто обладать им ей хотелось любви.
Фэйд с ума сходила, думая обо всех невозможных любовных союзах, которые случались в столице и за ее пределами. Разве не жил благородный кавалер Ахайре с мужчиной из Древнего народа и с бывшим вождем племени эссанти? Разве не зачал означенный кавалер сына с эльфийкой из Великого леса, хотя такого не случалось со времен Ашурран? Разве не влез означенный вождь эссанти в окно к принцессе, дочери правящего короля (о чем как-то поведала ей мать за бокалом вина, рдея, как маков цвет, то ли от смущения, то ли от гордости). Разве не нашла себе леди-полковник Лизандер среди всех варваров Дикой степи красивого, как картинка, блондина? Фэйд вспоминала свое пребывание в Селхире с легким жаром ей было восемнадцать, она считала себя некрасивой и неуклюжей, а селхирская полковница по прозвищу Хазарат воистину была богиня: загорелая, ясноглазая, крепкая, мускулистая, выглядела всего лет на сорок в свои сколько, пятьдесят шесть? В седле сидела так, будто сливалась с лошадью, своими двумя кимдисскими клинками творила чудеса, а рядом с ней был белокурый бог с косой до пояса, на красоту которого просто смотреть было больно. Оставшись с ними наедине, она поспешила напиться и наутро пожалела об этом, проснувшись с ними в постели, ибо не помнила из прошедшей ночи ровным счетом ничего.
И к лучшему, наверное, потому что она наверняка бы влюбилась в них обоих или хотя бы в белокурого бога, а кому это нужно? Они были друг с другом, даже если таскали в постель угрюмых смуглых девчонок, заплетающих косы по степному обычаю безо всякого на то права.
Больше она не бывала в Селхире.
Дура.
Сыну полковницы сейчас должно быть лет двадцать. Наверняка копия отца. Наверняка кем-то уже захомутан.
Но с тех пор, как она увидела Эссу Элью на сцене Королевского театра, она уже не могла всерьез думать ни о ком другом. Почему он так сильно ее зацепил? Может быть, потому, что был недоступен? Ей не в первый раз попадались недоступные красавцы, и всех она рано или поздно забывала, когда терпение кончалось. И Таэссу могла бы выкинуть из головы, если бы захотела.
В том-то и дело, что не хотела.
Может, это кровь? Отец ее был степняк, невежественный варвар; а отец Таэссы был трианесский аристократ, приближенный короля. Какая сила могла бы их свести? Дед рассказывал: «Я был против. Я заставил магов запеленать его в магическую защиту в пять слоев. Я посылал к нему птиц-вестников, как ненормальная мамаша. И все потому, что нам нужна была помощь против энкинов, а вождь эссанти Кинтаро плевать хотел на Криду и не желал оторвать от шкур свою задницу надо заметить, чертовски красивую накачанную задницу, как я потом узнал! А тогдашний начальник Тайной службы подцепил Альву на крючок, словно рыбку польстил, комплиментов навешал, живописал вольные нравы эссанти, важность миссии, и все, глупый мальчишка рвался, умолял, и я его отпустил, а сам пил всю ночь. Кто же знал, что там, в степи, его поджидает судьба?»
Должно быть, Кинтаро так же влюбился в кавалера Ахайре, как она в его сына, с одного взгляда, с одного вздоха, с одного биения сердца. И ждал, и верил, и пытался завоевать, и дрался за него. И в конце концов получил. Она только раз видела их вместе, когда ей было лет семь, и на всю жизнь запомнила, как они смотрели друг на друга, и как перешучивались, улыбались, искрились любовью. А вот матери это не понравилось, и с тех пор Кинтаро приходил один, а потом и вовсе перестал приходить. Мать недолюбливала кавалера Ахайре, с детства воровавшего у нее любовь сестры и отца. Кто у кого украл Кинтаро он у нее потом, или она у него сначала? Как-то там все было сложно, Фэйд так и не поняла, а расспрашивать не решилась.
Она бы сейчас вскочила в седло и кинулась бы разыскивать Кинтаро за сто, за тысячу миль, в Криде, в Арислане, в Великом лесу, только чтобы спросить за чашкой степного самогона: как ты выдержал? Как добился? Как не убил, не взял силой, не забыл? Но Кинтаро покинул континент, отправился на запад со своим рыжим аристократом, и предприятие это было таким безумным, что во всеобщем «отправиться на запад» означало «умереть».
Что ж, пока мы живы, всегда есть надежда.
Может быть, завтра ее будет ждать белый конвертик с ключом от спальни Эссы Эльи, как принято у актеров. Эта мысль всегда помогала ей засыпать по вечерам.