Птицелов
Шрифт:
Длинные гудки… Никого. Вышла в магазин? Ладно, звякну позднее.
Но коли уж телефон у меня в руках, отчитаюсь заодно перед Стариком. Что поделаешь? Обязаловка!
В отличие от Алевтины Старик был на месте.
Наш лаконичный разговор занял от силы полминуты, после чего я вернулся в комнату.
А здесь яростный спор достиг кульминации.
Друзья-соперники являли собой живописную картину: бесстрастный, будто окаменевший Пименов и по-петушиному взъерошенный Касаев, готовый вот-вот наброситься на оппонента с кулаками.
Я понял, что пора утихомирить страсти,
– Прости, Николай, можно задать один вопрос?
– Хоть сто.
– Недавно я вычитал об одной аномалии в области фотографирования. Суть в том, что человека, которого в скором времени ожидает смерть, будто бы невозможно сфотографировать. Как ни щелкай, как ни проявляй, выходит белое пятно. Тебе лично не приходилось сталкиваться с подобным?
Гусиная шея Пименова вытянулась еще больше, глаза за стеклами очков сделались похожими на совиные.
– Что значит – «белое пятно»? – недоуменно нахохлился он. – Выходит, проявлял какой-то халтурщик. Нет, Дима, у меня все получается четко. При любом освещении.
Похоже, он так и не понял подтекста. Зато Гарик заговорщицки подмигнул мне. Мир был восстановлен, и беседа перешла в спокойное русло.
Через час Гарик засобирался домой.
– Куда торопишься? Посиди еще. – Пименов кивнул на стол, которому я не давал пустовать.
– Пора, – мужественно ответил Гарик. – Завтра много дел. А ты, Николай, оставайся.
– И останусь, – хмыкнул тот. – Мы с Димкой еще потолкуем о всякой всячине.
– Тогда на посошок!
Мы выпили, затем я передал Гарику объемистый сверток.
– Обещанное. Для Ларисы и Яны.
Он вздохнул, но гостинец принял. Наклонился ко мне и прошептал:
– Значит, завтра, в полдесятого. Димка, приезжай с пустыми руками, не то я обижусь! Завтра моя очередь.
– Хорошо, хорошо! Буду точен как часы. И повода для обиды не дам.
Гарик ушел.
Мы с Пименовым остались вдвоем.
«Свободный художник» держался молодцом. Посмотрим, однако, надолго ли его хватит.
Я наполнил стопки и хлопнул себя по лбу, словно осененный внезапной догадкой:
– Кстати, Гарик говорил тебе о цели моего приезда в Питер?
– Дела-делишки!
– Да, дела-делишки, которые, между прочим, могут и тебе, Николай, дать хороший заработок.
В его несокрушимой броне появилась первая трещинка.
– А в чем соль?
– Я представляю фирму, которая оплачивает рекламу в питерской прессе. Речь идет о малосерийном оборудовании. Текст и фотоснимки аппаратов. Вот я и подумал: а почему бы над этим не поработать художнику-оформителю? Сейчас эта реклама сухая, понимаешь? А если оживить какой-нибудь милашкой в бикини?
– Элементарно, – кивнул он. – Красотка верхом на пылесосе.
– Вроде того. Работа всерьез и надолго, Николай. Платить будем по высшей шкале.
Он пожевал губами, затем вскинул на меня глаза:
– Послушай, Дима, чего воду в ступе толочь? Тебе надо посмотреть мои работы, чтобы ты не сомневался, верно?
– Отличная идея!
– Я тут рядом живу, на Марата. Айда прямо сейчас. Это, – он поочередно указал пальцем на бутылку и закуски, – заберем с собой. На всякий пожарный добавка у меня найдется.
– Да, но… Неловко перед твоими домашними.
Он рассмеялся булькающим смехом.
– Я не из подкаблучников, как Гарька. Сам себе хозяин. Один живу – понял? Айда!
* * *
Пименов обитал в классической коммуналке: длиннющий общий коридор, куда выходило не менее дюжины дверей, построившиеся вдоль стен комоды и сундуки, подвешенные узлы и велосипеды, взрывчатая смесь разнородных запахов и звуков…
Пока мы шли мимо этого хозяйства к его комнате, я подумал, что Гарик, несомненно, часто бывает у приятеля в гостях. Не исключено, что именно здесь, с ведома или без ведома Пименова, он спрятал свое «сокровище». В каком-нибудь узле, куда не заглядывают годами. Ведь и я собираюсь предпринять нечто подобное в квартирке Алевтины. Тайник сверхнадежный – кому придет в голову рыться в чужом старье?
Пименов достал ключ и открыл разболтанную дверь, хранящую следы двух выломанных когда-то замков.
Он занимал комнату примерно в двадцать квадратных метров. В дальнем правом углу высилась сколоченная из фанеры и реек будка размером два на полтора метра – как я догадался, его то ли студия, то ли фотолаборатория. Обстановка вызвала бы горячее одобрение самого непреклонного спартанца: ободранный шкаф легендарного типа «Гей, славяне!», такой же стол и два стула, железная кровать, этажерка, на которой уместились книги, посуда и хозяйственный инвентарь… На шкафу – до самого потолка – и в левом углу громоздились большие картонные коробки. Некоторое разнообразие в интерьер вносили старенький телевизор, древний дребезжащий холодильник да радиоточка городского вещания. Если Пименов и вправду был человеком-государством, как он объявлял Касаеву, то это государство к зажиточным явно не относилось.
А не мог ли Касаев держать одну из копий здесь, в комнате Пименова, осенило вдруг меня. Если это так, то я добьюсь цели гораздо проще. И безопаснее. Сейчас напою «свободного художника» вусмерть (предварительно выкачав информацию) и, когда он свалится с копыт, наведу шмон, благо неприхотливость интерьера существенно облегчает задачу.
По-своему истолковав мой взгляд, Пименов хладнокровно заметил:
– Не вижу никакой трагедии в том, что у меня нет шикарного коттеджа. Мне есть где спать и укрываться от непогоды, есть где работать. Многие и того не имеют. Вот пройди сейчас на Московский вокзал и, ручаюсь, обнаружишь уйму бедолаг, которые позавидовали бы мне черной завистью.
– Ты – счастливый человек, Никола, если и вправду так думаешь.
– Каждый – сам кузнец своего счастья, – нравоучительно изрек он. – Но вообще, быть счастливым куда проще, чем кажется некоторым. Надо всего лишь уметь радоваться тому, что ты получил от жизни, и помнить, что гораздо больше людей не имеют даже этого. Мне покойный папаша всегда говорил: «Николка, никогда никому не завидуй и не обижайся на судьбу. Как бы ни было плохо, оглядись по сторонам. Обязательно увидишь кого-то, кому еще хуже. Понаблюдай за ним и порадуйся за себя. Вот и вся премудрость жизни».