Птичий грипп
Шрифт:
– Что узнать?
– Как положено. Точное время, место, количество. Мы с Яковенко поговорим. Он с фанатьем свяжется. Этих подонков и накроем! Да так отмудохаем, что живого места не останется. Пускай потом воют… Правильно, Степа? А мы с тобой тут ни при чем! Все шито-крыто… – Ярослав смотрел счастливыми глазами. – Кто не рискует, тому не повесят звезду героя!
За окном падал медленный снег.
Степан шел к метро, оставляя сочные следы на свежем снежном белье.
Над домами вспыхивал огромный монитор, ярко прославлявший империю Кока-колы.
Разгром
Весна.
Двенадцатого
Степан звонил всем. Звонил он Огурцову, тот бодрился, сверлил стену – вместе с женой они ремонтировали квартиру, – одновременно визжали дети. Звонил Мусину, тот был застигнут по дороге из солярия и гламурно часто-часто дышал. Он позвонил Воронкевичу. Иосиф говорил сухим ироничным голосом. Сообщил, что готовится к смерти. Связь была идеальная. Степан даже ощутил в ухе тонкую щекотку.
– Я еще сгожусь. Я теперь Аттила – ВИЧ Божий! – И ворон радостно взахлеб заржал.
Страшный смех. После такого смеха хочется, хихикая, позвонить самому себе…
Но Степан позвонил Шурандину. Тот был злой и нервный, видимо вышел из запоя и не желал отвлекаться от написания новой книги, но подтвердил, что будет. «А как иначе – это мой проект».
Неверову сообщили: встречаемся двенадцатого марта в полдень в художественной мастерской на Цветном бульваре. От каждой организации по десять активистов плюс еще десяток тех, кого можно назвать сочувствующими.
В их число попал и Степа.
Десятого марта Степан связался с Яриком и все выложил.
– Умница. Сам туда ни ногой! – Куратор был тороплив и деловит.
Одиннадцатого марта Неверов написал эсэмэску Шурандину: «ВАНЯ! ЗАБОЛЕЛ. ГРИПП! МОГУ НЕ ВСТАТЬ К ЗАВТРА. НИ ПУХА! СТЕПАН».
– ВЫЗДОРАВЛИВАЙ! – пропищал мобильник.
Время пошло.
Весь день Степа провалялся дома. С одной стороны, его присутствие вызвало удовольствие родителей. С другой, они начали его пилить:
– Видно, выгнали тебя из твоей работы!
Они толком не понимали, где эта работа, но четко знали, что по специальности и приносит деньги. График этой работы и раньше был ненормированным, но дома Степан появлялся редко, урывками, списывая все на занятость.
Теперь, растянувшись на диване, он щелкал каналы. На первом канале заявление нового президента об опасности эпидемий равной угрозе международного терроризма. Скоро он ощущал себя в преддверии болезни. От расслабленного лежания и утомительного мерцания экрана у него заломило кости и стало давить на глаза – начальные признаки гриппа.
– Сынок, покушай с нами! – канючила мать.
– Неохота! – с раздраженной честностью отвечал Степан.
Он вышел на кухню попить чаю.
– Садись, посиди, – сказал отец. – А то как неродной. А мы про политику гуторим. Все спорим, хуже Путин Медведева или лучше?
Мать налила чай и положила оладушек с клубничным джемом. Степан в молчании выпил чай, и съел половину оладушка.
– Что такой молчаливый, Степка? Или влюбился? – спросила мать.
– А что? – оживился отец. – Я в твоем возрасте женился уже. Верно, Зоя? Мы с тобой в шестьдесят каком – четвертом расписались?
– Мы другие люди были, Толя. Взрослее как-то. Он еще маленький!
– Ага. Вона какой здоровенный детина! Жир так и прет. А ты все – маленький…
– Он для меня всегда маленьким будет!
– Почему не ешь совсем? – приметил отец.
– Не хочу, – сказал Степан. – Аппетита никакого нет.
– Заболел? – Материнская рука впечаталась ему в лоб. – Не пойму: горячий вроде?
На лоб легла пятерня отца:
– Да он горит весь!
– Надо градусник поставить! – засуетилась мать. – А я думаю, чего он ничего не ест. Где же это тебя угораздило?
– Весна ранняя. Коварная штука. Ходит распахнутый. В метро прокатился, народу полно, кто-нибудь чихнул – он и готов! – рассудительно приговаривал отец, уплетая оладьи. – Иди, иди, ложись давай! Сейчас мамка температуру измерит.
Градусник показал тридцать девять и пять.
Юноша лежал в полумраке, за окном по карнизу щелкала капель. Или голубиные коготки. Переругивались рабочие на крышах. Они сбивали наросты льда. Льдины рушились с таким похабным звуком, с каким бутылки и очистки падают через мусоропровод.
Он лежал горячий, с прикрытыми глазами. В голове путались рифмованные обрывки фраз. Город за окном гнил, чавкал, открывал залежи дерьма и готовился встречать возвращение первых весенних птиц.
Он вдруг вспомнил, как в перестройку возле их дома восстановили церквушку, где раньше располагался некий закрытый объект. Весна. Какой-то православный праздник. Мать потащила его в церковь. Возле церкви толпился народ, доверчивые поношенные лица, на каждом из которых мокро блестело счастье: «Как же нас обманывали все эти годы!» Ранняя весна очень точно сочеталась с ранней перестройкой. Что же это был за праздник? Благовещение! Молодой священник в золоченых очках и с каштановой бородой (вокруг него восхищенно шептались) потрясал клеткой с птицами. Белые голуби. Три голубя. Это было в новинку! Это был символ начала чего-то нового! Молодым, хамоватым движением священник резко протянул клетку первому попавшемуся малышу.
– Открывай! – приказал священник, и участливо заглянул в робеющее личико. – Как тебя зовут?
– Степкой, – опередила мать.
– Степан, – важно кивнул священник.
Малыш отдернул засов. Священник поднял распахнувшуюся стальную клетку еще выше, в самые небеса, и с пенным шумом, толкаясь, прянули три птицы. Белые, они растаяли в небе, как на земле таял снег. Священник сильным голосом затянул тропарь.
Всю ночь Степа бредил. Он что-то бормотал, заявлял, скандировал, тьма озарялась пестрыми вспышками. Мать несколько раз заглядывала в комнату, давала ему воду, садилась на край постели. Под утро – забылся.