Птицы и гнезда. На Быстрянке. Смятение
Шрифт:
— Так, говорите, плохо у вас в колхозе?
— Не дай боже такой жизни. Люди — как люди, стараются. Да известно, какой хозяин, такая и хата.
— Пьет их Цивунок и день и ночь, — пояснил Алесь.
— И пьет и закусывает. Там их целая бражка.
— Ну, а люди, коли так, чего молчат? — спросил Толя.
— Ой, это у нас мужики такие. А он распустился, ровно дедов кнут, что хочет, то и вытворяет. «Я, говорит, сделаю, так и Москва не переделает. Я, говорит, воевал, я был партизан, партизаном и остался». Герой! Один он воевал! А теперь только с пол-литром воюет. Изо дня в день ходит мокрый, хоть ты выжимай.
— Алесь! — послышался снизу голос мальчика. — Алесь!
— Чего? — нагнулся над жерлом пехотинец.
— Кобыла оторвалась. «Чего»! В речку вон где полезла.
Алесь побежал вниз по ступенькам.
— Напоить позабыл, — с укором покачала головой женщина. — И этот как с чужим. А хлопец справный. Прицепщиком на тракторе. Осенью из армии пришел.
Здесь, на втором этаже, было прохладно и грохот стоял не такой, но внизу лежали непринятые мешки. К тому же Толя вспомнил, что и он давно уже хочет пить.
— Ну, я тоже пойду, — сказал он, как бы извиняясь перед женщиной. И снова почувствовал прежнюю неловкость: влез человеку в душу, разбередил его горе, а сам — в кусты… Но все же ушел.
Приняв мерку от новых помольщиков, Толя сходил к реке, напился и — все еще не избавившись от неловкости — опять подсел на лавку к мужчинам.
Начинать беседу ему не пришлось. Пехотинец привязал уже свою кобылу к возу, и она, довольная, что напилась и показала свой норов, снова жевала, уже веселее, взмахивая из-под дерюги жидким, мочалистым хвостом. А парень, стоя перед лавкой, говорил:
— Володя — тракторист! Я у него всю весну на прицепе сидел! Мы — соседи. Он еще до войны пошел в армию, как только наши пришли. Пошел — пришел, и тихо. А раненый, и три ордена у него. Так же вот и работает теперь: руками, не языком.
Недавно «обиженный», Степка Мякиш лежал в отдалении под ольхою, в тени, прикрыв кепкой глаза и усики, и опять, видно, «работал головой». Мальчишка, старавшийся казаться взрослым, был на мельнице, где как раз шла его мука. Рядом с бородатым дядькой в соломенной шляпе сидел новый помольщик, инвалид. По случаю выезда в люди он сменил деревяшку на протез, надев и на другую ногу новый, крепкий ботинок. Мужчина был еще не стар, из тех, что никогда не унывают. Опустив козырек кепки от солнца на самый нос, он поглядывал из-под него хитро-веселыми глазами и поддакивал рассказчику: «Ага!», «А как же!».
Пока Алесь рассказывал о своем друге, трактористе Володе, который работает не языком, а руками, инвалид поднял из-под ног камешек и, пустив его в Степку Мякиша, ловко попал ему в живот. Степка поднял кепочку, посмотрел на сидящих и снова опустил ее на лицо.
— О тебе речь идет! — крикнул инвалид. — Совсем размякнешь от солнца. А как же!
Мякиш не ответил.
— Так, значит, — продолжал Алесь, — завершили мы план, а директор вызывает Володю в контору и говорит: «Буденновцы опять с севом отстали, выручай». «Что ж, — думает Володя, — это не нашей бригады, да дело-то, известно, одно». Да и заработать он тоже не дурак. С вечера еще сбегал к председателю. «Семена, говорит, чтоб были готовы!» Точно все, как полагается. А утром мы — ни свет ни заря — приезжаем в Стрельники. А председатель там, — он повернулся к Толе, — панок. И что же вы думаете — спит. Разбудили мы его, умылся он не спеша, зубы почистил, волосок из ноздри выстриг, одеколончиком на себя — ффу! ффу! — стоит перед зеркальцем и галстук прилаживает.
— Мякиш, опять про тебя! — крикнул инвалид.
— Бросьте, ну его! — поморщился пехотинец. — А председателя этого, — снова повернулся он к Толе, — райком прислал к буденновцам — на прорыв. Он раньше в райсовете сидел, оттуда его подняли. У него и бричка особенная, и бинокль. Встанет на крыльце и смотрит в тот бинокль, как люди работают. Такой час, а семена еще не привезли! Ну мы его зато вечером одеколоном!..
— Ага! — обрадовался инвалид.
— Возвращались мы с поля на тракторе, а он шел по тропинке, у плетня. Володя — хлопец спокойный, малому пацану дорогу уступит, а тут повернул к плетню, в лужу, да газку.
— А как же! — подхватил инвалид.
— Панок отскочил, зеркальце, платочек вынул — шморг, шморг, — утирается… «Каждая работа, — сказал мне потом Володя, — любит, браток, свой комбинезон». Наш Хиневич, я вам скажу…
— Алесь! — крикнул из мельницы мальчик. — А-лесь!
— Чего?
— Тебе засыпать. «Чего»!
— Ну, я пошел.
Минуту-другую помолчали. Потом заговорил инвалид:
— Хиневич ихний — председатель крепкий. И трудодень у него, и порядок — ничего не скажешь. Коня всего лучше погонять овсом. Как по-твоему, Лагода?
Бородатый дядька, прежде чем ответить, вынул из кармана куртки кисет.
— Закуривайте, кто курит, — солидно сказал он. И только тогда, неторопливо свертывая цигарку, стал отвечать инвалиду: — Там, Соболь, и маются люди, где ладу нет. Будь ты простой мужик, будь ты на службе какой, а коли земельку не любишь — ничего она тебе и не даст. Хвалил вот хлопец Володю, тракториста. Гудит он день и ночь, дай ему бог здоровья, сам не раз думал. Такой песок в борозду не вывернет. Или Хиневич. Обратно — правильный человек. У такого не только шея для галстука — и голова на шее есть. Он свое поле руками, должно, все перещупал. Хозяин. Не то что наш Иванов.
— Тоже председатель? — спросил Толя.
— Да нет. Директор эмтээс. Я в эмтээс живу, в Грушевке. Где было имение.
— Так что, непорядок там у Иванова?
— Да оно не скажешь, что хуже, чем у всех. Считается даже передовая наша эмтээс. А все машины зиму-лето под голым небом.
— Аэродром! — подхватил инвалид. — Пойдет дождик — блестят комбайны, как самолеты.
— Ну, смеху тут, Соболь, никакого нет. Это ж наш труд, наша мозоль. Мужик — хотя бы и ты и я, прежде, в единоличности, — плужок свой осенью тряпочкой оботрешь да под крышу. А тут такие машины ржавеют!..
— Не хозяйский подход, — степенным тоном поддержал его Толя. — Еще не все мы научились свое добро, народный труд как надо уважать.
Сказал это и почувствовал некоторое удовлетворение, а больше неловкость, как тот мальчишка, когда взял папиросу: и взрослым хочется быть, и не очень выходит.
Инвалид поглядел на него с лукаво-язвительной усмешкой. Толя поспешил повернуться к Лагоде.
— Вот то-то и оно, не научились, — солидно вел речь бородатый дядька. — Нормалу все еще нет настоящего сверху. А снизу что? Лодырей сколько!