Птицы поют на рассвете
Шрифт:
— Больно?
— Попробую сама идти.
— Куда тебе — сама, — сказал Паша.
У лесного домика остановились. Паша узнал домик. На этот раз — ни света в оконце, ни запаха жареного сала в воздухе. Но все равно Паша узнал домик. Он отыскал в темноте дверь, постучался. Никакого движения внутри. Постучался в оконце. Приник лицом к стеклу, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в хате. Но там та же темнота, что и снаружи. «Может, померла хозяйка?» Сильней стукнул.
— Кто? —
— Хозяюшка, отвори, добрая, — попросил Паша.
— Куда тебя нечистая гонит по ночам? — сердилась женщина за оконцем. — Кто ты? Чего тебе?
— Беда у нас, хозяюшка, — тяжело произнес Паша.
— У всех теперь беда. Кто ты? Чего тебе? — повторила.
— Да отвори, хозяюшка. Ты ж нас знаешь, — упрашивал Паша.
— Хай тебя нечистая сила знает! На кой ты мне? — Голос ушел от окна, последние слова раздались в сенях.
Женщина загремела засовами, открыла дверь. Вернулась в хату, заложила оконце подушкой, зажгла каганец. Посмотрела на Пашу.
— Опять? — яростно сверкнули ее глаза. — Повадился, идол проклятый! — наступала женщина. Паша даже заслонился руками. — Чего тебе, идол проклятый? Чего тебе от меня нужно?
— Стой, хозяюшка. Стой. Дивчина раненая на дворе.
— Дивчина? Какая дивчина? Какая раненая?
Левенцов уже входил в хату, обеими руками поддерживая Ирину. Она постанывала.
— Ой, что же это с ней? Где ж это ее, господи-сусе? — испуганно крестилась женщина. Она поставила на стол каганец. Побежала к кровати, расстелила. — Кладите. Тихонечко кладите. Где ж это ее? Господи-сусе!..
Ирину уложили в постель.
— Нам до утра, — сказал Левенцов. — Утром уйдем. Немцы близко?
— Неблизко, сынок. Да тут три хатки раскиданы в лесу. Кому сюда дело? Не бойся, сынок. Не бойся.
— И ты не бойся, — успокаивающе сказал Левенцов. — У нас документы.
— А я и не боюсь. Ни у меня, ни с меня брать им, идолам, нечего.
Женщина понесла Ирине миску горячих щей, поставила на табурет возле кровати.
— Поешь, дочка, поешь. А то давай покормлю.
Потом подала Левенцову и Паше.
— Ешь, ешь, баламутный, — повернулась к Паше. В сердитом тоне женщины слышалась скорее ласка, чем недовольство. — И лицо замаянное какое! Ешь.
Паша быстро съел все. Женщина налила еще. Миска снова опустела. И третий раз достала казанок из печи.
— Ничего другого, сынки, нету. Было бы, дала б…
— Мать, не слышала часом, двое не проходили тут? — Левенцов с надеждой взглянул на женщину.
— Двое? — подумала. — Нет, сынок, не слышала. А кто такие? Не слышала, нет. — Потом, вспомнив: — Постой, ты не про этих, каких побили в Ручьях?
Левенцов заволновался, тронул женщину за руку:
— А что — в Ручьях?
— Сама не видела, не знаю, люди говорили.
— Что, что люди
— Говорили, из самой Москвы самолет скинул на Гиблый остров двух наших генералов. Армия тут целая в лесах, говорят. Ты не про этих? А их, генералов, выследили. А генералы те — стрелять. Их загнали на хутор Ручьи. Недалеко тут. А на хуторе только и остался, что сарай. Генералы, говорили, стреляли из сарая. Их и взять не смогли. А все ж, говорили, убили их дьяволы адовы.
— Эх, Толька!..
Левенцов вздрогнул: Паша захлебнулся в вопле. Охватив голову руками, он плакал навзрыд.
— Костя! Паша! Что там? — забеспокоилась Ирина. Она, должно быть, забылась в неглубоком сне, и крик Паши разбудил ее.
— Ничего, Ирина. — Голос Левенцова сдавленный, спазма свела горло.
— Неправда! Немцы, да? — Ирина хотела соскочить с кровати.
— Нет, нет, — подошел к ней Левенцов. — Отдохни, Иринка. Скоро в дорогу.
Молча сидели они, Левенцов и Паша, у стола, тяжело склонив голову на скрещенные руки. На печи, слышно было, стонала во сне хозяйка, словно приняла в себя всю их боль.
Алеся все еще нет. Перевалило за двенадцать. «А если управился раньше и уже проехал? — испуганно подумал Левенцов. Мысль эту отбросил: покружил бы по дороге и ко времени подкатил бы сюда. — Подождем».
Они сидели в осиновом лесу, метрах в ста от дороги. Ирина чувствовала себя плохо. «Пуля прошла насквозь, задев мягкие ткани в ноге, — решил Левенцов, осмотрев рану. — Привезем врача из соседнего отряда. Добраться бы домой…»
А осинник шумит.
— Не любить стала осиновый лес, — все прислушивалась Ирина. — Так и кажется, подкрадывается кто-то.
— Шумливая порода, осина, — сказал Паша. — Михась, и тот обходил осинник. — Он вздохнул и умолк.
— Что ж Алесь? — нетерпеливо произнесла Ирина.
— А без него дело табак, — подумал Паша вслух. — Теперь только машина. А смотри, Костя! Наискосок. Машина?
Сунул руку в карман, в котором лежал пистолет, и направился к дороге. Издали увидел Алеся и вернулся к Левенцову и Ирине.
— Он.
Вышли на дорогу.
Алесь копался в моторе.
На дороге никого не было.
— Быстро! — Алесь не поднял головы, руки его продолжали что-то делать в моторе. — А Крыжиха? — сосредоточенно смотрел он вниз.
Не ответили.
— Крыжиха? — повернул Алесь голову.
По глазам Ирины понял все. Резко опустил капот.
Ирину усадили в кабину. Левенцов положил Алесю в карман пиджака оставшуюся у него гранату, ткнул в кузов автомат и вместе с Пашей влез на мешки с грузом.
— В ногу? — кивком показал Алесь. Он взглянул на побледневшее лицо Ирины.
Машину вел медленно, огибая выбоины, — дорога напоминала решето.