Птицы поют на рассвете
Шрифт:
— Знаешь, Костя, — смотрит Ирина на Левенцова, — мне легче, когда ты идешь в бой. Я тогда с бинтами тоже иду. И я возле тебя. А как сейчас вот, я места себе не нахожу, пока не вернетесь.
— Вернемся, — смеется Левенцов. — Куда ж денемся, раз не бой.
— Обязан вернуться, что ты! — испуганно прижимается к нему Ирина. — Знаешь, Костя, с той минуты, когда поняла, что люблю тебя, я всегда в тревоге. Я всегда в большой тревоге. Я не боюсь умереть. Я боюсь другого. Худшего. Ну, не знаю, как это сказать, — посмотрела на Левенцова. — Боюсь, вдруг тебя не станет.
Левенцов молчит. Что может сказать он? Он понимает,
«А ведь теперь каждую минуту умираешь…» Ирина думает о сегодняшней ночи, которая Левенцову предстоит, и о других ночах, как и эта, опасных.
— Знаешь, Костя, иногда мне кажется, что никакой войны нет. И еще, знаешь, что мне кажется? — Ирина смущенно умолкает.
— Что?
— Что у нас ребенок. — Ирине хочется услышать, что думает об этом Левенцов.
— Сын. — Левенцов находит в траве ее руку, скрытую темнотой, и крепко сжимает.
— Почему же непременно сын?
— Сам не знаю, но все-таки сын.
— Да, да, сын, — радостно соглашается Ирина.
День давно остудился. Воздух становится лиловым, цвета спелой сливы. С неба падает звезда. Прочертив свой путь, тонет она — кажется — в волосах Ирины, и ладонь Левенцова ощущает в них тепло упавшей голубой звезды.
— Уже темно, Ирина.
Ирина смотрит вокруг, словно хочет убедиться, что действительно уже темно. Она замечает, на поляне тихо и пусто — все, значит, ушли.
Левенцов поднимается. Встает и Ирина.
Скоро ему идти.
52
Тучи. Веет мокрым. «Дождливое лето», — думает Кирилл. Он тоже идет на рельсы. Ему не утерпеть, дожидаясь в землянке, пока хлопцы вернутся. Он идет с ними. Только зачем?
Кирилл остается на опушке, в гущине. Слева — он знает — прямо перед ним ползет к рельсам группа Ивашкевича: он сам, Захарыч и Хусто. Где-то справа движется Паша, с ним Алесь и Тюлькин. А еще правее — Левенцов, Алеша Блинов, Натан…
Дует. Ветер взрыл тучи, разомкнул их и раскрыл черно-синюю бездну и на дне ее — луну. Впереди в высветленном пространстве четко выделяется черный, как уголь, еловый лес.
С минуты на минуту ждет Кирилл взрывов. Все его существо охватывает боль: Тюлькин бежал в лес, чтоб спрятаться от опасности, а ему и бежать не надо — дальше опушки и шагу не ступить… «Удача определенно покинула меня, — с тяжелым сердцем размышляет Кирилл. — Беда за бедой. Конечно, война свое берет. Ладно Якубовский. Сам нарвался. Да и другой на его месте сделал бы то же — увидел врага, растоптавшего всю его жизнь. Попробуй сдержись… Жалко, жалко Якубовского. Сильный был и честный. А Петро. И Аксютка, и Варвара». Обыкновенное дело, — вспомнил Кирилл слова генерала. Обыкновенное дело на войне. А никак не привыкнуть к этому обыкновенному делу. И Петрушко, святой Петрушко. Потом Плещеев… Кирилл пробует представить себе его лицо, каким было оно там, у северной переправы, когда бросился на выручку Натану, когда швырял гранаты и когда лежал в овраге возле кустика, еще живой. Всегда молчаливый, спокойный. Никаких бурь на лице. И прихрамывающий. Ничем не выделялся он в отряде. Как травинка на лугу. И как травинка затерялся где-то в овраге, в безвестном месте.
Кирилл вслушивается. Наконец из-за леса, как бы раздавливая все вокруг, вырывается оглушительный грохот. Кирилл глубоко вдыхает воздух, чтоб успокоить сильно колотившееся сердце. Он считает, тринадцать взрывов, они следуют друг за другом, словно эхо много раз повторило взрыв, раздавшийся неподалеку, взрыв Ивашкевича. Последний взрыв, глуховатый, в той стороне, куда ушли Левенцов, Алеша Блинов и Натан. Тринадцать взрывов. В ушах все еще стоит грохот.
Возвращается ближняя группа — Ивашкевича. Они идут четверо, Кирилл, Ивашкевич, Захарыч и Хусто. Все группы подрывников должны встретиться у речки возле Гартного леса. До Гартного леса четыре часа пути высоким и тесным кустарником.
Ночь отступает, и уже открываются густые тучи. Сквозь поредевший лес прорезывается речка, кажется, что несет она в своем русле не воду, а смутный свет. Подошли к берегу. Вода отражает грозную черноту неба, ей тесно в русле, и она громко трется о прибрежный песок. Лес по ту сторону речки повторяется в воде, деревья, неестественно кривые, уходят в глубину, и речка оттого кажется глубже, чем на самом деле.
Они идут берегом. Гулкая, торопливая, вода набегает на серые камни, торчащие на ее кривом пути, к белыми кружевцами вскипает вокруг их макушек, обточенных и лысых, похожих на черепа.
Начинается Гартный лес. Никого еще нет. Хочется пить. Жажда одолевает Кирилла. Хусто входит в речку, зачерпывает шапкой воду и приносит ему. Вода пахнет потом, он пьет жадно, не отрываясь. Хусто выплескивает остаток воды и опять ступает в речку. Ивашкевич и Захарыч, припав к воде, пьют долгими глотками и никак не могут напиться.
На противоположном берегу показывается группа Паши, потом — Левенцова. Они идут вброд.
Гартный лес скрывает всех. Они продолжают путь. Кирилла тяготит молчание.
— Ты сказал чего? — оборачивается он и взглядывает на Тюлькина.
— Ничего. Я сопел.
— На этот раз он работал как следует. Три взрыва на его счету, — показывает Паша на Тюлькина.
— А я и не спрашиваю. Я так и знал, — смотрит Кирилл на Тюлькина.
Тучи наполняют тяжестью начинающийся день. Ивашкевич зябко всовывает — рукав в рукав — посиневшие ладони. Хусто ежится. Прерывисто дышит Алесь. У Алеши Блинова слезятся покрасневшие глаза. Положив руки на висящий через грудь автомат, устало шагает Натан. Идут молча, готовые продолжать эту трудную-трудную и нужную жизнь.
— Гриша, — окликает Кирилл Ивашкевича.
— Да? — смотрит тот на него. Но больше Кирилл ничего не говорит. Возможно, еще не подошли слова. Ивашкевич знает, со словами всегда беда, когда хочешь сказать о том, что мучает душу.
Кирилл молчит. Он видит утомленное лицо Ивашкевича, серое, словно окутанное туманом.
— Гриша, — все еще тянет Кирилл. Глаза его уже опущены вниз, и он видит только то, что под ногами, и то, что находится где-то далеко отсюда. — Я окончательно понял, что ты прав.