Птицы поют на рассвете
Шрифт:
Этот ефрейтор не раз бывал в Теплых Криницах, приходил и к Петру с обыском, заглядывал и так, поживиться салом и яйцами, когда это водилось здесь. Пока он разговаривал с Петром, два других немца, один поджарый, второй рыхлый, такой же толстяк, как и ефрейтор, осматривали хату. «Новенькие, — мельком подумал Петро. — В те разы ефрейтор приходил с другими».
Поджарый немец увидел Петрушко и шагнул к кровати. Петрушко весь сжался и лежал не шелохнувшись. Лицо выражало испуг и обреченность. Поджарый что-то сказал ефрейтору.
— Вер? Вер?
— Брат, — с недовольным и пренебрежительным видом процедил Петро. — Брат…
— Брад? — неуверенно постигал ефрейтор. Потом в глазах мелькнула догадка: — У! Брудер?
Он тоже подошел к кровати, остановился возле поджарого, покосился на Петрушко.
— Болен, — поспешил объяснить Петро. — Кранк.
— Болэн? Кранк?
Ефрейтор и поджарый быстро отошли от кровати.
— Кранк, кранк, — настойчиво повторял Петро.
— Аусвайз? Документ? — Ефрейтор поднял вверх короткий мясистый палец. — У?
— А! — с живейшей готовностью подхватил Петро. — Есть, есть, пан, документ. — Он порылся за иконой, достал вчетверо сложенное, потертое на сгибах удостоверение Петрушко, выданное сельсоветом еще до войны.
Ефрейтор развернул бумажку, посмотрел на штамп, на печать внизу и с превеликим трудом разобрал:
— Пе-т-рюш-к… Петрюшк… А ты — Петер, — наклоном головы сам себе подтвердил. — Петрюшк — Петер. У рюс так — брад… брудер?..
Он снова подошел к кровати, двумя пальцами брезгливо приподнял латаное одеяло, посмотрел. Малое и хилое тело Петрушко сжалось, острые ребра туго выпирали, словно веревки, стянутые изнутри, под желтой и дряблой кожей.
— Дрэк… — поморщился ефрейтор, будто ступил в плохое. — Дрэк…
— Ну да ж, дерьмо, — согласился Петро. — А брат…
С трудом подбирая и коверкая русские слова, ефрейтор расспрашивал Петра, не слышал ли тот о партизанах, не заметил ли в последние дни чего подозрительного. Но Петро ничего не слышал, ничего не заметил, он готовит дрова на зиму. Видит же пан, как ему тяжело. А партизаны — пес с ними. Скорей бы немцы взяли Москву, скорей бы мирная жизнь началась, не то такие, как Петро, вымрут к чертям собачьим.
Ефрейтор согласился, скорей бы мирная жизнь. Но для этого надо всем партизанам — капут. Понял, Петер? И если он что узнает о них, пусть сейчас же летит на Буды, комендант такие вещи не забывает… Петер понял? Вот и хорошо.
Ефрейтор и солдаты вышли.
Петро продолжал колоть дрова. Думы были невеселые. «А ну донесет кто о Петрушко? Еще день-два, говорила Крыжиха, и он сможет идти в лагерь. И пусть идет. Нельзя дальше рисковать делом».
Он поднял голову, прислушался: ага, птичий крик. Он ткнул за пояс топор, взял в руки свернутую веревку и направился в перелесок.
Петро хорошо видел Кирилла и Михася, но продолжал идти, они следовали
— Что случилось? — встревоженно смотрел Кирилл на Петра.
— Да пока обошлось. Побыли да пошли.
Приход немцев подтверждал то, что передали из «Шпрее» и что сообщили Алесь и Иван: готовится крупная переброска войск.
— Почему молчите? — набросился Кирилл. — Сейчас все важно, понимаешь! Передай хлопцам. — Успокоившись, спросил: — Петрушко как?
— Петрушко лучше тебе забрать. А то не миновать намыленного узла. И Крыжиха сказала: почти поправился.
— Крыжиха? Это какая?
— Помнишь Крыжу, того патлатого аптекаря? Крыжа помер, а дочка фельдшером. Она потихоньку и лечит Петрушко.
— Ладно. Заберем. Ты вот что… Не подскажешь, где харчем разжиться? Мясо есть. К мясу бы вот… крупу какую или вроде…
Петро думал. Размышление его затягивалось.
— А? — ждал Кирилл ответа.
— Есть где, — сказал наконец Петро. — Да не по зубам тебе то место, Кирила, — покачал он головой, выражая сожаление.
— Давай, давай. Ты, братец, о зубах моих не с той стороны хлопочешь. Им жевать надо. Так где оно, то место?
— А Туча.
— Про Тучу знаю. Говорили мне.
— Так вот, в той Туче, помнить должен, панский маенток был. Из того маентка мы сделали совхоз. Теперь то — продовольственная база немцев. Я почему сказал, что тебе не по зубам будет, — охрана же какая! Колючая проволока, даже пулеметы выставлены. Под пулеметами и работают там люди. Полицай один мне тишком по дружбе рассказывал.
— Полицай? По дружбе?
— Эх, — вздохнул Петро. — Ни за чего пропадает хлопец. Полицаем насильно поставили. Сердце у хлопца аж почернело от досады.
— Кто такой?
— Мужика одного сынок. Шалик.
— Шкалик?
— Шалик.
— Домой-то он возвращается? Как придет, дай знать. Главное — следить, следить за всем, что происходит. И носить на «почту». Это приказ. Передай хлопцам.
Кирилл и Михась повернули в Синь-озеры.
Петро подошел к подгнившему дереву и как ни в чем не бывало начал его рубить.
30
Кирилл и Левенцов возвратились на рассвете.
Всю ночь провели они за лесом у шоссе — на восток двигались воинские части противника. Катили колонны грузовиков с солдатами и еще с понтонами, шли танки, тягачи с орудиями. И только под утро дорога стихла. Кирилл и Левенцов прошли несколько километров вдоль опушки, приглядываясь к опустевшему шоссе. На нем темнели потерянные автомашинами масляные пятаки, валялись окурки. В кювете Левенцов подобрал пустые пачки из-под сигарет с обозначением места их изготовления, две скомканные солдатские газеты, конверт со штемпелем полевой почты, — пустяки, конечно, но что-то проясняли.