Птицы
Шрифт:
— Прощайтесь с вашей подругой, дети! — сказала она. — Пора отвезти вас домой!
Финч и Арабелла попрощались с Уиллаби и, под пристальным надзором Фанни Розентодд, направились к экипажу.
Когда они скрылись за углом, раздался смех, и Уиллаби Уолшш обернулась. Ее кузены и кузины тыкали пальцами и хохотали, потешаясь над ней.
— Гадкая толстуха! — вопили они. — Поглядите! Гадкая толстуха слепила себе женишка!
Уиллаби отвернулась и скрипнула зубами.
— Смейтесь-смейтесь, пока можете, — пробурчала она. — Скоро он вас сожрет. А потом мы посмеемся. Правда, мистер Маньяк-Вскрыватель-Глоток? Мы с вами посмеемся, когда он их сожрет? Когда он их всех
Глава 10. Гнездо Ненависти
Вдова Лилли из второй квартиры носила шали. Она сама их вязала — почти только этим она изо дня в день и занималась, и у нее их за долгие годы скопились сотни. Сотни одинаковых черных шалей.
Вдове Лилли было около сорока лет, но выглядела она гораздо старше. Морщины от внутренне переживаемого горя напоминали следы от пера ручки без чернил, процарапанные на бумаге. Темно-русые волосы выглядели серыми и тонкими, вдова Лилли собирала их в узел на затылке. А еще она была близорука и носила очки в круглой оправе.
Эта тихая, погруженная в себя женщина ни с кем особо не общалась. Обычно от нее можно было услышать лишь глухое бормотание: «Здравствуйте, здравствуйте», «Дела, да? Все хорошо, хорошо…» При этом почему-то вдова Лилли была единственной во всем доме, кому миссис Поуп не выказывала откровенных знаков презрения. Консьержка будто бы вообще не замечала ее, всегда отворачивалась и вообще старательно игнорировала. Как будто ей было или неприятно, или больно на нее смотреть.
Квартира вдовы Лилли представляла собой довольно угрюмое зрелище. Повсюду комьями лежала пыль, по углам висела паутина, а каминные часы так давно не шли, что их стрелки даже успели заржаветь.
В центре крошечной гостиной на выцветшем круглом ковре стоял засыпанный клубками ниток, мятыми газетами и вырванными книжными страничками диванчик, на котором сидел очень старый автоматон. Его завод давно иссяк, а ключ где-то потерялся. Механический слуга не шевелился…
Финч неуютно ежился и с тревогой глядел на вдову Лилли, покачивающуюся в кресле-качалке у пустого камина. Женщина была не в себе, он не знал, как себя с ней вести, и слова мистера Франки о том, что она «совершенно безобидна, как мышь с перебитыми лапками», не слишком-то вдохновляли.
— Мэм, — негромко проговорил мальчик. — Вы узнаете его?
Вдова Лилли подняла на него взгляд, полный слез. Фотокарточка в ее руках дрожала.
— Это он, — сказала она. — Он убил моего мужа.
Финч нахмурился. Его мрачные опасения подтвердились…
…С того момента, как Фанни Розентодд привезла их с Арабеллой на улицу Трум, прошел уже почти час.
Фанни захотела лично удостовериться, что они отправятся прямиком к себе и не натворят дел по пути. Она провела детей до дома и даже вошла вместе с ними в подъезд.
У стойки миссис Поуп стоял приятель консьержки, старший констебль Доддж. Он как раз жаловался лысой кошатнице на выходки напарника, который «совсем слетел с катушек» и «растерял все крохи здравого смысла».
Оказалось, что младший констебль Перкинс всего за один день как-то (и главное — зачем-то!) выследил и изловил в Горри едва ли не всех преступников и проходимцев, чьи портреты висели на стене мистера Додджа, приволок их в «Фонарь констебля», и им (двум констеблям) пришлось, не поднимая головы, пять часов подряд оформлять «этих типчиков». А после пришлось еще дожидаться арестантского фургона из участка
Старший констебль пыхтел, краснел и ежеминутно стучал кулаком по стойке, отчего Мо всякий раз с недовольным видом подпрыгивала. А потом дверь открылась, и его жизнь одномоментно выписала невиданный фортель — в подъезд вошла та, кого он меньше всего ожидал здесь увидеть, — несравненная Фанни Розентодд.
Мистер Доддж тут же поперхнулся жалобами и машинально пригладил бакенбарды. Затем он быстро дыхнул в ладонь, понюхал, пахнет ли луком и джином (любимыми у женщин запахами), и восхвалил и Перкинса, и свои «мучения», и само провидение, которые все вместе привели его сюда именно в этот час. Очевидно, мистер Доддж решил, что дети исполнили обещанное, но он никак не мог ожидать, что они достанут ему не просто аутографф великолепной мадам Розентодд, а приволокут ее саму.
Констебль извлек из кармана засаленную открытку с изображением Фанни, которую всегда носил с собой, потребовал у консьержки ручку с чернильницей, а затем поднес все это слегка сбитой с толку мадам Розентодд. Догадавшись, что от нее хотят, Фанни хмыкнула и настрочила поперек открытки дословно: «Только напишите: «Для Варфоломеуса Додджа». И не забудьте добавить: «С любовью, Фанни», мадам Розентодд!»
Законспектировав его просьбу, она вернула открытку и, повернувшись к детям, шутливо пригрозила им пальцем. После чего сказала: «До встречи, мои дорогие!» — и покинула дом № 17.
Ее появление в жизни констебля напоминало стремительный сон — вот он был, а вот его уже нет, и ты только недоуменно глядишь на размашистую надпись и понимаешь, что это не совсем то, чего ты хотел. И тем не менее это было лучше, чем ничего. А если подумать, то какая разница, что она написала, когда это Она написала! Сама! И не будучи связанной! Не под дулом револьвера! И без угрозы навестить ее котов, когда ее не будет дома!
Оставив мистера Додджа пускать слюни на открытку в обществе миссис Поуп, дети отправились каждый к себе, предварительно договорившись встретиться сразу после ужина у Финча и отправиться к Коре в Фогельтромм. Это непременно нужно было успеть сделать сегодня, ведь — кто знает, когда именно начнется буря и вообще удастся ли выйти завтра из дома.
Зайдя в свою квартиру, Финч зажег свет и обнаружил у порога бумажку. Он поднял и развернул ее. Содержание записки, которую, видимо, просунули под дверь, вызвало у Финча целый ворох недобрых предчувствий:
«Кое-что выяснил касательно пассажиров, вышедших из трамвая.
Нужна твоя помощь.
Срочно.
Человек, потерявший пуговицу».
Пару мгновений Финч пытался понять, что еще за трамвай, а потом до него дошло, что таким нехитрым образом «Человек, потерявший пуговицу» зашифровал «дом», при этом пассажирами, очевидно, были жильцы: они вышли и не вернулись…