Пугачев Победитель
Шрифт:
Час спустя маленький отряд Левшина собирался покинуть кургановскую усадьбу. Почти все население усадьбы высыпало на двор. Мальчишки лихо гарцевали верхом на палочках, изображая то ли гусар, то ли казаков. Девчонки шныряли стайками. Дворовые толпились кучками, тупо глазея на коней. Дворовые девки теснились к гусарам и всучивали им подарки, но большей части из съестного.
Анемподист, бледный, еле волочивший ноги, растерянно покрикивал на дворовых, отдавая ненужные распоряжения, а потом бормотал:
Помяни, гос-споди, царя Давида и все кротость его! Пресвятая Богородица, спаси и защити!
Подошел к собиравшемуся уже вскочить на свою белую полукровку ротмистру.
Ва-ша милость..
Ну?
А мы как же?
Левшин угрюмо пожал плечами.
Ведь сожгут, окаянные!
Левшин молчал. По морщинистому лицу старика покатились слезы.
Жили-жили и, вот, на поди... Что ж это такое?
Помолчав несколько секунд, вопросительно шепнул:
Ай убечь и мне? Ведь отбиваться нечем! А они не посмотрят. Им что? Уж и теперь которые побойчее :)убы показывают, господ, мол, больше не будет, а господских псов и удавить можно! Это я-то в псы попал на старости лет!
Прикажи арапниками драть!
Да кто драть-то станет, батюшка?! Да и к чему? Только пуще того злобиться будут...
Поступай, как знаешь, старик! — смягчился Левшин.— А я и рад бы помочь, да_. Молись богу, старик!
Бог-то далеко, ваша милость! А Пугач близехонек. А, главное, господ нету. Были бы господа—знали бы, что делать. А мы как овцы без пастуха... Ну, дела!
Левшин вдел ногу в стремя. Белая кобыла плясала на тонких, изящных ногах, распустив пушистый хвост, и когда ротмистр уселся в седло, прянула и поскакала к распахнутым настежь воротам.
Гусары потянулись следом за командиром, по двое вряд Какая-то шустрая босоногая бабенка подлетела стрелой к рябому гусару Митрохину и, сверкнув белыми зубами, сунула ему сверточек.
Пирожка на дорожку, Ванюшенька! Не поминайте лихом!
И, застыдившись, юркнула куда-то.
Выехав со двора, Левшин придержал свою кобылу и стал пропускать гусар мимо себя, оглядывая их зорким взглядом умеющего держать людей в руках командира.
В хвосте ехали вместе: Юрий Николаевич Лихачев на горбоносом киргизе, оседланном по-казацки, за ним его дядька Игнат, худенький старичок, сидевший на лошади, как кот на заборе, казачок Петька, пятнадцатилетний парнишка, привязанный к своему барину, как собачонка, и еще какой-то незнакомый Левшину новый казачок — белокурый, румяный и голубоглазый, испуганно хватавшийся белыми руками за луку и пре- смешно болтавшийся в седле.
Откуда этот мальчонка у тебя появился?— спросил Левшин у приятеля.
Легкая краска проступила на щеках Лихачева.
Тут, друг ты мой, вышла такая странная история...
Да это не мальчонка, а девка!—изумился Левшин.
Ксюша... привязалась» По совести, я ее отговаривал. Но она говорит: «Тогда я удавлюсь...»
Левшин пожал плечами.
Глупо, братец ты мой! Сами на волоске висим...
Знаю, что глупо. Но, ах, ежели бы ты знал, какие тонкие чувствования у сей девицы! Никто не сказал бы, не подумал бы, что она из подлого звания, простая дворовая.. Она даже по-французски кое-что говорит!
Очень ей это нужно?! — фыркнул ротмистр.— Но ведь ты, дружище, похищаешь чужую собственность. По закону™
Какие теперь еще законы?! — улыбнулся молодой человек.— Кроме того, крепостные Кургановых разбегаются и сами. Одной девкой больше, одной меньше — не все ли равно? Ну, а я, конечно, при первой возможности выкуплю Ксюшу. С Кургановыми мы в приятельских отношениях...
Левшин пожал плечами.
Твое дело, коли так... Ты ведь волонтер. Добровольно присоединился к моему отряду. Волен поступать, как хочется. Я же со своей стороны могу сказать одно: взял обузу!
Вовсе нет! — возразил Лихачев.— Что за обуза, подумаешь?! Вожу Ж6 «Я с собой Игната и Петьку! Разве они мешают? А Ксюша через два-три дня будет не хуже Петьки на коне держаться™ Я ей обещал показать, как саблей рубиться надо и как стрелять из пистолета. Она такая понятливая... Может, даже пользу принесет.
Единственное пополнение моего отряда! — с горечью вымолвил ротмистр.— Прибавилось! Переряженная девка!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Е
катерине не спалось в теплую летнюю ночь. Только что задремала в своей опочивальне, и вдруг словно что-то взметнулось в груди и оборвалось, и упало.
Открыла глаза. Приподнялась на постели. Огляделась. Опочивальня императрицы была слабо освещена горевшей в углу, под розовой крышкой, лампадкой венецианской работы из цветного, в три слоя, с насечкой золотом, стекла. Отблески — алые, фиолетовые, синеватые, золотистые — ложились на старые гобелены стен, на лепной потолок, на паркетный пол. Из соседней комнатки чуть слышно доносился легкий храп повсюду сопровождавшей императрицу ее доверенной наперсницы Мавры Саввишны Перекусихиной, спавшей легким и чутким сном сторожащей свою госпожу собаки.
— Как все это., странно!-^прошептала Екатерина— И чего я так волнуюсь сегодня?! Надо взять себя в руки и... и заставить себя заснуть: завтра много работы с самого утра.
Мелькнула смешливая мысль: «Маркиз де Пугачефф.. Любезный кузен его величества короля прусского. А, может быть, и других королей. Например, шведского. А то, чего доброго, и моего благородного друга, императора Иосифа...
Бурбон, тот, конечно не унизится до того, чтобы титуловать беглого казака, схваченного за воровство, своим кузеном. Но при случае будет очень не прочь оказать Емельке посильную помощь. Как им не стыдно? Неужели они не понимают, что значит все это?
Они хотят утопить Россию в ложке воды_. Но ведь Россию уже не вычеркнешь из жизни. Русский народ уже не загонишь в заволжские степи, как мечтал Генрих IV, как пытался сделать Карл XII. Русское племя уже пустило глубокие корни в Европе. Если эти господа вздумают выкорчевать эти русские корни из европейской почвы, то со всей Европой может случиться то, что недавно случилось с Лиссабоном: землетрясение, от которого обвалятся и самые старые каменные гнезд а..
Стало душно. Императрица нетерпеливо откинула легкое атласное одеяло, опустила ноги, нащупала стоявшие у кровати легкие меховые туфли, набросила на плечи шелковый шушун и принялась ходить по комнате из угла, где стояла кровать, к большому, закрытому тяжелыми штофными занавесями окну, оттуда — к углу, где на малахитовом столике стояла старая, строгановского письма родовая икона Романовых — богоматерь с младенцем Иисусом в золотой, осыпанной жемчугом, бирюзой, рубинами и алмазами, ризе. Оттуда—опять к кровати, и опять к окну. «Что делать? Как поступать? — думала она.— Как бороться с этой язвой, расползающейся по телу России?»