Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь
Шрифт:
– Ой Господи, лапушка моя! – Бабушка замерла на месте, взявшись руками за щеки – она всегда так делала в минуту удивления.
Анна-Мария молча шагнула к ней и сгребла в охапку – всю, всю, с удивлением отмечая, что теперь она выше на две головы и может это сделать без особого труда. Так они простояли несколько минут. Анна-Мария не хотела, чтобы бабушка видела ее слезы. Она сглотнула горячий ком, подступивший к горлу.
– Ба, это я…
Бабушка отстранилась и, как это было всегда, засуетилась, оглаживая теплой маленькой ладонью ее костюм, поправила упавший на глаза локон и, едва дотянувшись, крепко
– Вот радость, – сказала она. – Я как раз поставила пирожки, как знала… Вышла за маслом. Ты проходи, проходи. Я быстренько…
И она проворно свернула за угол (только теперь Анна-Мария с удивлением заметила, что коридор имеет множество ответвлений).
– Ба, может, я сбегаю? – крикнула она вслед удаляющейся фигурке.
– Иди-иди, лапушка. Скажи маме, что ужин через час в большом зале… Я сама справлюсь.
Анна-Мария пошла вперед увереннее. Коридор посветлел, и она уже четко различала ряд дверей по обеим его сторонам. Она уже знала, что где-то в одной из комнат есть мама, как знала и то, что безошибочно найдет нужную дверь.
…Мама сама вышла ей навстречу. Она почти не изменилась, только лицо стало бледнее, а скулы четче вырисовались на похудевшем лице. Она обняла Анну-Марию, и так, в обнимку, они зашли в комнату, всю заставленную цветочными вазонами. В некоторых из них торчали окурки, затушенные прямо в землю. Несмотря на это, цветы разрослись так буйно, что оплели стены и потолок, свисали вниз тяжелыми зелеными прядями.
– Как же давно я тебя не видела! – Мама усадила Анну-Марию в кресло, не выпуская ее рук из своих. – Ты совсем-совсем взрослая. Ты счастлива? У тебя есть дети? Муж? На тебе хороший костюм… И туфли замечательные… У тебя все хорошо?
– У меня все хорошо, мама. – Анна-Мария старалась держаться как можно проще, естественнее. – Я была в Париже. Я искала твой дом. Но там жила совсем другая женщина…
– Рыжая? С таким противным резким голосом? – оживилась мама. – Это мадам Бюндшен. Она таки добилась своего – заполучила мою квартиру! Что она тебе сказала?
Анна-Мария замялась.
– Сказала, что ты там больше не живешь…
– И адреса не дала?
– Не дала…
– У нее по-прежнему короткая стрижка и черные стрелки на веках?
– Кажется, да…
– У тебя грустное лицо. Это плохо. Тебе чего-то не хватает?
Анна-Мария задумалась.
– Тебя. Бабушки. Моих кукол… Одного странного старика и одного глупого мальчика… – Анна-Мария вытащила из сумочки пачку сигарет, щелкнула зажигалкой.
– Ага! – почему-то обрадовалась мама. – Вот и ты куришь!
– Ма, мне уже под сорок… – напомнила Анна-Мария.
– Никому об этом не говори, – мама взяла ее лицо в свои руки и внимательно осмотрела каждый его сантиметр. – Выглядишь ты великолепно!
Анна-Мария поймала ее руку и прижалась к ней губами.
– Ма, бабушка сказала, что ужин через час в большом зале…
– У бабушки вечно все расписано по минутам! Ладно, иди в зал. Я пока причешусь…
Анна-Мария снова оказалась в коридоре. Теперь она уже была уверена, что за другими дверями ее тоже ждут сюрпризы. И даже догадывалась какие…
Дверь в следующую комнату была приоткрытой.
Старик Калиостро, как обычно, сидел в своей любимой позе – за столом, накрытым чистой белой скатертью, и зеленая пузатая бутылка какого-то заморского вина красиво вырисовывалась на ее фоне, отбрасывая легкую, салатного цвета тень на бордовые обои. Альфонсино сидел тут же на своем розоватом хвосте и смешно умывал мордочку длинными, почти человеческими пальцами. Калиостро похудел, его седые волосы были по-модному стянуты на затылке, нос, как всегда, блестел, словно отполированный, щеки горели лихорадочным румянцем. Альфонсино первым почуял, что кто-то стоит у двери и насторожился, поводя в воздухе своим черным носиком. Анна-Мария вошла, и Калиостро окинул ее с ног до головы пронзительным взглядом. Анна-Мария, не проронив ни слова, села на стул рядом с ним. Она знала, что старик не был склонен к сантиментам. Тот неторопливо поставил на стол еще один стакан и так же медленно наполнил его до краев рубиновым вином. Выпили молча. Глаза и нос старика заблестели еще сильнее. Он кашлянул.
– Ну что, на Монмартре еще продают жареные каштаны? – наконец спросил он, словно продолжая прерванный разговор.
Анна-Мария смогла совладать с подступившими в очередной раз слезами и с нежностью посмотрела на старика.
– Терпеть не могу эту гадость!
– А как тебе кофе в «Куполе»?
– Отличный кофе… Я принесла тебе твою книжку, – Анна-Мария вынула из сумочки потрепанный томик Нострадамуса.
– Умница. Мне как раз нечего читать… Смотри-ка, подлец-Альфонсино узнал тебя!
Старая крыска уже взбиралась по рукаву ее пиджака… Анна-Мария сняла ее и поднесла к лицу, поцеловала во влажный нос.
– Я так хотела вернуться к тебе…
– Я знаю. Но если бы ты вернулась, из тебя бы ничего не вышло…
– Ты думаешь, из меня что-то вышло?
– Ну, все, как я и говорил – богатая будешь, красивая… Туфли-то себе купила?
– Сразу же.
– То-то… Ладно, девочка, иди в зал. Мы еще поболтаем на сон грядущий.
– Ты разве не пойдешь со мной?
– Конечно-конечно… К ужину я всегда переодеваюсь. Скажешь, чтоб без меня не начинали. Увидимся.
Анна-Мария осторожно прикрыла дверь и глянула на часы – до назначенного бабушкой ужина оставалось двадцать минут. Коридор больше не пугал ее. Наоборот, с каждым шагом приятное тепло разливалось по всему ее телу, как будто она шла сквозь невидимые волны того, что можно было бы назвать памятью и… любовью.
Анна-Мария безошибочно отворила еще одну дверь. Она знала, что должно быть за ней, и не ошиблась. Ларик сидел к ней спиной и что-то писал, низко склонившись над тетрадью. Он не обернулся, но Анна-Мария заметила, как напряглась его спина. Он был в той же белой сорочке и узких голубых джинсах. Она тихонько подошла и положила руки ему на плечи.
– Я знал, что еще раз увижу тебя… – тихо сказал Ларик. – Но не думал, что ты…
Она обошла стул и села на его вздрогнувшие колени.
– Не нужно ничего говорить. Прости меня. Теперь мы не расстанемся ни на минуту.
– Ты шутишь? Ты обманываешь меня? Почему ты здесь?
Но все вопросы и слова не имели значения – он целовал ее лицо, и Анне-Марии казалось, что на щеки, губы и лоб садятся стаи разноцветных бабочек.
– Ты веришь мне… теперь? – наконец спросил он, гладя ее по волосам, словно она была маленькой недоверчивой девочкой.