Пуле переводчик не нужен
Шрифт:
Это был шедевр! Здесь было все – и патриотизм азербайджанки, и извечный страх мужчины оказаться несостоятельным, и несомненное «право» любого кавказского мужчины ответить на оскорбление, смыв его кровью. Уже через полчаса мы рассказывали эту историю на площади, и спустя пару часов были вознаграждены, услышав ее в толпе в чужом исполнении с новыми живописными подробностями… Hook, line and sinker! Проглочена наживка, с крючком и леской вместе! Ай да генерал Борусов! Ай да шельма! Азербайджанцы подходили к нам: «Понимаешь, командир, вот ты образованный человек, я это вижу, да-а?.. Я тебе сичас что-то скажу, и ты поймешь, да-а?.. Конечно, патриотизм – это очень хорошо, но женщина должна знать свое место и не должна оскорблять мужа. Да я бы за такое не только ее зарезал, я бы ее маму…» Площадь успокоилась – пусть только на сегодня, до нового слуха. Но мы были спокойны. Умное трио – Поляницын, Волков и Борусов – было залогом мирного завершения этого непростого противостояния. Поляницын держал в кулаке националистически
А вечером воины-«афганцы» из азербайджанцев и местных русских взялись охранять порядок на митинге, все еще продолжавшемся на площади перед Домом Правительства. Они в тот же вечер задержали несколько невинно выглядевших бабулек, которые в корзинах под слоем пирожков и овощей несли на площадь десятки бутылок водки. Тут мы и вовсе успокоились. Уже думали об отчетах. Ночью со специального вертолета делали фотографии толпы, собравшейся на площади. После таких событий всегда возникает вопрос – сколько было участников? Правительственные источники утверждают – две тысячи человек, а оппозиция говорит о двадцати. Установить точно очень трудно. Но возможно. Для этого в спецпропаганде есть простой и весьма эффективный метод. Ночью над площадью зависает вертолет. Толпа сначала крутит головами, смотрит вверх, желая установить источник шума. Но так как вертолет висит на месте с надлежащими бортовыми огнями, то любопытство толпы скоро истощается. Висит, ну и пусть себе висит. Это вертолет спецпропаганды, он оборудован мощными громкоговорителями и стационарной фотокамерой. Через две минуты висения техник щелкает по включенному микрофону ногтем. Звук – как от выстрела. Толпа непроизвольно задирает головы наверх, и в этот момент срабатывает мощная лампа-вспышка. На фото – черное поле площади и тысячи отчетливо видимых белых точек – это повернутые к небу лица, подсвеченные вспышкой. Расчертить фото на квадраты и пересчитать точки в каждом – дело несложное.
В эту ночь на площади было двенадцать тысяч триста человек. А в начале митинга – двадцать одна. Как говорят врачи, положительная динамика. Митинг имеет свои законы. В первую ночь – много участников. Во вторую и третью – еще больше (узнали новости, любопытно, что происходит). В четвертую – столько же, как и во вторую (любопытные ушли, но пришли другие – активисты из сел, городские бомжи и другие бродяги, привлеченные кострами, налаживающимся лагерным бытом, дармовой едой). В пятую и далее – вдвое меньше – новизна утрачена, хочется выспаться на мягкой постели. На площади скапливается много мусора. Пусть из двадцати тысяч митингующих только десять тысяч едящих и курящих – за четыре дня это сорок тысяч пустых бутылок от минералки и пива, сорок тысяч оберток от печенья и пирожков, сорок тысяч пустых пачек от папирос или сигарет, спичечные коробки, очистки от зелени, огурцов, помидоров, сыра, зола от костров, на которых постоянно варят чай – азербайджанец может не есть, но без чая он обойтись не может! Скапливаются десятки тонн мусора на площади двести на двести метров! Человек за сутки производит минимум около 1 килограмма мусора, а уборочные машины на площадь не пропускает кольцо милиции. Даже «Скорая помощь» останавливается на самом ее краю… Туалетов, естественно, тут никто не строил – чахлый сквер получил удобрений на пять лет вперед. Да еще сотни бомжей, от которых можно набраться вшей. Экстремальный спорт! На площади остались наиболее упорные и убежденные, «стойкие искровцы». Им стыдно друг перед другом, и они пока держатся. Поэтому при малейшем ослаблении напряжения или первых уступках правительства половина «искровцев» расходится по домам с приятным чувством выполненного национального и патриотического долга. А дальше распад становится лавинообразным. И площадь пустеет. На трибуне надрываются ораторы, на площадь привозят запоздалые листовки, из родного села претендента на власть (он знает, как решить все проблемы, да-а?) подвезли сыр и лепешки, но есть их будут только несколько активистов и бродяги. Ни читать, ни слушать уже некому – митинг выдохся. Если хочешь результата – подготовься и запускай машину так, чтобы довести толпу до кипения на третью ночь. Максимум на четвертую – остальное обречено на провал. Так нас учили. Mob behavior. Поведение толпы.
Мы уже вздохнули с облегчением. Не будет погромов. Войска останутся в казармах. Танки не выйдут на улицу. Один из них, разворачиваясь на узкой улочке в Старом городе, не раздавит женщину с ребенком. Армия и народ не станут заклятыми врагами. И в Армении, и в Азербайджане к советским офицерам будут по-прежнему уважительно обращаться: «командир». И, увидев на тебе погоны старшего офицера и университетский значок, азербайджанцы, охочие до политических споров, будут по-дружески брать тебя за среднюю пуговицу на мундире и говорить: «Послушай, командир, вот я тебе сичас что скажу… Я же вижу, ты образованный человек, ты меня поймешь, да-а?»
Наши надежды пошли прахом. В Сумгаите, где треть населения составляли высланные на поселение со всего Союза заключенные, после телевизионного выступления Обозревателя, обильно сдобренного ностальгическими воспоминаниями «уроженца Баку», разъяренная толпа бывших зэков вырезала армянский квартал, напала на оружейный склад, разграбила его и пошла штурмом на тюрьму. Растерявшийся командир охранного полка дал приказ стрелять в вооруженную толпу… И пошло поехало. Погромы перекинулись в Кировабад и Шамхор, затем вышли танки и на улицы Баку… ЦК «осудил» выступление Обозревателя, оно было названо «непродуманным», но было поздно. Поляницын срочно вылетел в Сумгаит, но снайперская пуля остановила его машину на пути с аэродрома в горисполком. Поляницын был ранен. Но, поправившись, он не стал более осторожным. И погиб через пять лет, во время миротворческой миссии в Северной Осетии… Но тогда, в Сумгаите, кто-то знал, что он приедет. Знал, что по старой комсомольской привычке он сядет на переднее сиденье, рядом с шофером. Кто-то знал… Или подсказали. Ну а я знал, что Обозреватель в жизни своей, после детского сада, не произносил ничего непродуманного…
Не продуманного тщательно и цинично им самим или кем-то, кто для него был важнее всего. Важнее всех нас. Вместе взятых. Кем-то, кто направлял его в Египет, Пакистан, Индию, Венгрию, Афганистан, направил его потом советником генерала Лебедя на переговоры в Чечню и не дал военным захлопнуть мышеловку, продлив вторую кавказскую войну еще на восемь лет, превратив всех кавказцев для центральной России в «образ врага».
Я не горжусь той грамотой, которую прислал мне через месяц генерал Кашин. В ней кощунственные слова: «За работу по подавлению националистических выступлений в Баку»…
Переводчики и обозреватели
Casus belli (лат.).
Причина войны.
Создание образов врага и союзника – одна из основных задач спецпропагандистов. Кстати, о спецпропагандистах… Они, как и генералы, бывают разные… Вернувшись из Индии и получив назначение в Краснодар, я сменил там убывшего в Афганистан спецпропагандиста, майора Кима Македоновича Цаголова. Человек незаурядный, он не мог служить «от сих и до сих», как говорят казаки. В Краснодарском летно-техническом училище, где обучали иностранцев, он спроектировал и построил монументальную стелу с чеканной надписью «Слава воспитанникам училища». Сам поехал в Армению и подобрал розовый армянский туф, сам руководил ее строительством. У этой стелы поднимали свои государственные флаги в дни национальных праздников и любили фотографироваться многие молодые летчики, ставшие в своих странах командующими и президентами, космонавтами и владельцами авиакомпаний. Вряд ли они помнят имя Кима Цаголова… То, что этот человек сделал в Афганистане, похоже на легенду, но по мне – это настоящий подвиг. Правда ли, нет ли, но рассказывают, что он появился в расположении крупной банды душманов в рубище, с веревочной петлей на шее и с пучком сена в руке. Это старинный афганский ритуал. Он обозначает: «Я – твоя скотина. Хочешь – зарежь меня, а хочешь – помилуй». Банду возглавлял пришлый полевой командир, пуштун из Пакистана. Эта народность проживает в приграничных провинциях Пакистана и Афганистана. Народ исключительно воинственный, выше всего на свете ценящий оружие и отвагу. Новорожденному мальчику-пуштуну кладут в колыбель кинжал, и с этого момента он никогда не расстается с оружием. Приграничную провинцию (Frontier province) пуштуны считают своей родиной и не признают границы между Пакистаном и Афганистаном.
Когда главарь банды разрешил Киму говорить, он объяснил им (осетинский язык относится к иранской ветви языков, и Цаголов хорошо говорил на фарси) – что он «шурави», то есть советский, но происходит с Кавказа и принадлежит к дигорским осетинам, традиционно исповедующим ислам. Он, мол, прибыл в Афганистан переводчиком, но теперь, узнав многое об афганской войне, засомневался в правоте советского командования. Решил перейти на сторону противника, чтобы узнать больше об этой войне и самому решить, на чьей стороне правда. Командир был против, но члены группировки настояли на своем, и Ким остался в отряде, правда, без оружия и под особым присмотром. К нему был приставлен «учитель», который обучал его традиционным мусульманским обрядам и рассказывал ему о пророке. Рассказывал, оказывается, не столько он Киму, сколько Ким ему. Скоро учитель стал говорить другим душманам, что к новичку следует прислушаться и что командир-пакистанец их обманывает.
Была зима – время в гористом Афганистане лютое, – и банда была на постое в кишлаке. Трое стариков-аксакалов всегда сидели в полдень на скамеечке на главной «площади» кишлака, греясь на скупом солнышке. Однажды Цаголов заметил, что стариков на скамейке только двое. Подойдя к ним и произнеся все полагающиеся их возрасту почтительные приветствия, Ким спросил, где их третий компаньон. Старики объяснили, что третий болен, и указали его дом. Ким запасся последними своими сокровищами – пачкой чая и карамельками – и пошел к старику, как у нас говорят, проведать его.
На другой день весь кишлак говорил о том, что бывший шурави проведал уважаемого старца и поделился с ним своим скудным достатком, а глава отряда, по местным меркам человек исключительно богатый, даже и не подумал об этом. Это очень повысило авторитет Кима среди душманов, уставших от войны, но боявшихся вернуться в родные деревни, к своим старикам. Когда командира вызвали в Кандагар на очередное совещание, Ким и его «учитель» собрали общий сбор. Ким объяснил душманам суть объявленной правительством амнистии и дал им свое честное слово, что ни один из них не будет наказан, если они сложат оружие и вернутся в свои кишлаки. Когда командир вернулся в кишлак, отряда уже не было. Старики передали ему пожелание местного населения – чтобы он уехал к себе в пакистанский пуштунистан. Ким привел разоружаться отряд из двух сотен душманов.