Пулковский меридиан

Инбер Вера Михайловна

18

Зима роскошествует. Нет конца Ее великолепьям и щедротам. Паркетами зеркального торца Сковала землю. В голубые гроты Преобразила черные дворы. Алмазы. Блеск… Недобрые дары!

19

И правда, в этом городе, в котором Больных и мертвых множатся ряды, К чему эти кристальные просторы, Хрусталь садов и серебро воды? Закрыть бы их!.. Закрыть, как зеркала В

дому, куда недавно смерть вошла.

20

Но чем закрыть? Без теплых испарений Воздушный свод неизъяснимо чист. Нетающий на ветках снег — сиренев, Как дымчатый уральский аметист. Закат сухумской розой розовеет… Но лютой нежностью все это веет.

21

А в час, когда рассветная звезда Над улиц перспективой несравненной Сияет в бездне утренней, — тогда Такою стужей тянет из вселенной, Как будто бы сам космос, не дыша, Глядит, как холодеет в нас душа.

22

Недаром же на днях, заняв черед С рассвета, чтоб крупы достать к обеду, Один парнишка брякнул вдруг соседу: — Ну, дед, кто эту ночь переживет, Тот будет жить. — И старый дед ему: — А я ее, сынок, переживу.

23

Переживет ли? Ох! День от дня Из наших клеток исчезает кальций. Слабеем. (Взять хотя бы и меня: Ничтожная царапина на пальце, И месяца уже, пожалуй, три Не заживает, прах ее бери!)

24

Как тягостно и, главное, как скоро Теперь стареют лица! Их черты Доведены до птичьей остроты Как бы рукой зловещего гримера: Подбавил пепла, подмешал свинца — И человек похож на мертвеца.

25

Открылись зубы, обтянулся рот, Лицо из воска. Трупная бородка (Такую даже бритва не берет). Почти без центра тяжести походка, Почти без пульса серая рука. Начало гибели. Распад белка.

26

У женщин начинается отек, Они всё зябнут (это не от стужи). Крест-накрест на груди у них все туже, Когда-то белый, вязаный платок. Не веришь: неужели эта грудь Могла дитя вскормить когда-нибудь?

27

Апатия истаявшей свечи… Все перечни и признаки сухие Того, что по-ученому врачи Зовут «алиментарной дистрофией» И что не латинист и не филолог Определяет русским словом «голод».

28

А там, за этим, следует конец. И в старом одеяле цвета пыли, Английскими булавками зашпилен, Бечевкой

перевязанный мертвец Так на салазках ладно снаряжен, Что, видимо, в семье не первый он.

29

Но встречный — в одеяльце голубом, Мальчишечка грудной, само здоровье, Хотя не женским, даже не коровьим, А соевым он вскормлен молоком. В движении не просто встреча это: Здесь жизни передана эстафета…

30

И тут в мое ночное бытие Вплетается со мною разлученный Иной ребячий облик — мой внучонок. Он в валеночках, золотце мое. Он тепел. Осязаем. Он весом… Увы! Я сплю. И это только сон.

Глава третья

Огонь

1

Мороз, мороз!.. Великий русский холод, Испытанный уже союзник наш. Врагов он жалит, как железный овод, Он косит их, прессует, как фураж, И по телам заснувших мертвым сном Он катит дальше в танке ледяном.

2

Как из былины, в кожаном шеломе Глядит из башни (ну и здорова!) Румяная седая голова. А дальше в этой танковой колонне Идут бураны, снежные вьюны, Заносы… Не видать еще весны.

3

Треск по лесу! Алмазная броня То изумрудом вспыхнет, то рубином. А чуть стемнеет, на излете дня, Вооружась серебряной дубиной, Уходит партизанить наш старик, Как в дни Наполеона он привык.

4

И тут уж враг без памяти бежит, Чтоб от него укрыться как-то, где-то. И бледная немецкая ракета Беззвучно заикается, дрожит. Все снег да снег, без края и конца, Вокруг Оломны и Гороховца.

5

Ни шороха, ни звука, ни движенья. Не покидает свой высокий пост Луна, чье кольцевое окруженье Истаивает под напором звезд. И вдруг раскат. И ожил горизонт… Товарищи, здесь Ленинградский фронт!

6

Вчерашний день мы провели в лесу, На наших дальнобойных батареях. И я его забуду не скорее, Чем собственное имя. Пронесу Его в глубинах сердца. Никогда Туда не проникают холода.

7

Бойцы приказ Наркома обороны Читали в полдень, и когда закат Был золотого цвета, как патроны, В землянке, где над головой накат, И у костра под елью вековой, Когда был Млечный Путь над головой.