Пульс
Шрифт:
М. отдавал себе отчет, что не сможет держать у себя Марию Терезию фон П. до полного выздоровления, но не решался ее отпустить, пока она не наберется сил для противостояния миру. Через месяц и одну неделю — столько длилась осада — было достигнуто соглашение: М. вернет больную под родительскую опеку, но будет продолжать по графику все необходимые процедуры. На этих условиях Марию Терезию отвезли домой восьмого июня 177… года.
С тех пор М. ее больше не видел. Супруги фон П. сразу пошли на попятный, держали дочь под замком и не разрешали ей общаться с М. Нам неизвестно, какими словами ей это объяснили и что вообще творилось в благородном семействе; нам известны лишь вполне предсказуемые последствия: Мария Терезия фон П. тут же лишилась
До нас не дошли свидетельства о муках Марии Терезии, о ее душевных терзаниях и горьких раздумьях. Но мир темноты был для нее не внове. Можно предположить, что она оставила всякую надежду на исцеление, а со временем ушла из родительского дома; кажется, она вернулась к творческой деятельности, вначале как пианистка и певица, потом стала сочинять музыку и в конце концов посвятила себя преподаванию. Она научилась пользоваться специальной композиторской клавиатурой, которую изобрел ее секретарь и либреттист Иоганн Ридингер; для переписки она обзавелась пишущей машинкой. Слава ее распространилась по всей Европе; она знала наизусть шестьдесят концертов и посетила с гастролями Прагу, Лондон и Берлин.
Что же касается М., его изгнали из столичного города В. по требованию медицинского факультета и комиссии по надзору за нравственностью; их усилиями он остался в памяти горожан как полушарлатан-полурастлитель. Сначала он перебрался в Швейцарию, потом обосновался в Париже. В 178… году, через семь лет после их последней встречи, Мария Терезия фон П. прибыла на гастроли в столицу Франции. Во дворце Тюильри она исполнила для Людовика Шестнадцатого и Марии Антуанетты концерт Моцарта, написанный специально для нее. С М. они так и не встретились; мы не знаем, желал ли хоть один из них этой встречи. Мария Терезия жила во мраке, осмысленной, славной жизнью, и умерла в 182… году.
М. скончался девятью годами ранее, в возрасте восьмидесяти одного года, сохранив все свои умственные способности и любовь к музыке. Когда он лежал на смертном одре в Меерсбурге, близ Бодензее, он призвал к себе своего юного друга Ф., семинариста, чтобы тот сыграл для него на стеклянной гармонике, с которой он не расставался после изгнания из дома номер 261 по Ландштрассе. Согласно одному источнику, его примирило с уходом из жизни то, что он наконец-то услышал музыку сфер. Согласно другому источнику, юный семинарист опоздал и М. скончался, не дождавшись, пока юноша дотронется меловыми пальцами до крутящихся стаканов.
Каркассон
Лето тысяча восемьсот тридцать девятого года; некто подносит к глазам подзорную трубу и начинает исследовать бразильский портовый город Лагуна. Этот человек возглавляет отряд иноземных повстанцев, которые недавно нанесли сокрушительное поражение имперскому флоту. Освободитель находится на борту захваченного им флагмана, семипушечной топсельной шхуны «Итапарика», ставшей на якорь в той самой лагуне, которая дала имя городу. В окуляр попадает несколько простых домиков, живописно раскинувшихся у подножья довольно высокого холма Барра. Перед одним из них сидит девушка. При виде ее, как он сам впоследствии расскажет, командир «тотчас же велел спустить шлюпку и причалить к берегу». Восемнадцатилетняя Анита Рибейру, темноволосая, пышногрудая креолка, отличалась «гордой осанкой и решительным выражением лица». Не исключено, что она знала имя повстанца — тот участвовал в освобождении ее родного города. Найти эту девушку и ее дом удалось не сразу, но он разговорился со знакомым лавочником, который пригласил его зайти к нему в дом выпить кофе. И первая, кого он увидел, была та, которая заставила его сойти на берег.
«Несколько мгновений мы стояли неподвижно, молча вглядываясь друг в друга, как люди, которые видятся не в первый раз и стараются найти в облике друг друга какие-то черты, облегчающие воспоминание». Так написал он много лет спустя в своих мемуарах, где упоминается дополнительная причина
Можно ли вообразить более романтическую встречу? А поскольку Гарибальди был едва ли не последним романтическим героем Европы, мы не станем ловить его на слове. Например, он, по всей вероятности, вполне сносно объяснялся по-португальски, так как много лет сражался в Бразилии; а его избранница, несмотря на юный возраст, была далеко не застенчивой девушкой, а замужней женщиной, не один год состоявшей в браке с местным сапожником. Давайте закроем глаза на чувства ее мужа и на честь семьи; не будем докапываться, что сыграло решающую роль — насилие или подкуп, когда Гарибальди через пару дней сошел на берег и под покровом ночи забрал с собой Аниту. Давайте просто сойдемся на том, что обе стороны глубоко и мгновенно возжелали такого исхода, а там, где правосудие — понятие относительное, что с воза упало, то пропало.
Поженились они в Монтевидео три года спустя, прослышав, что сапожник вроде бы приказал долго жить. Как сообщает историк Дж.-М. Тревельян, «свой медовый месяц они провели в сражениях на побережье и в лагуне, лицом к лицу со смертью». Анита, которая держалась в седле не хуже своего благоверного, стала ему соратницей и подругой; для его армии она была вестницей удачи, вдохновительницей, санитаркой. Рождение четверых детей не помешало их борьбе за дело республики, сначала в Бразилии, потом в Уругвае и наконец в Европе. Бок о бок они защищали Римскую республику, а после ее падения решили искать убежища в Папской области на Адриатике. Во время бегства Аниту сразила неизлечимая болезнь. Многие советовали Гарибальди бежать в одиночку, но он не бросил жену; они вместе миновали австрийские кордоны и нашли убежище в болотистой местности близ Равенны. В конце жизни Анита стала истовой поборницей «неканонической веры своего мужа»; Тревельян делает из этого факта впечатляющий романтический вывод: «Умирая на руках у Гарибальди, она не нуждалась в священнике».
Пару лет назад я побывал на книготорговой ярмарке в Глазго, где разговорился с двумя женщинами из Австралии: одна была писательницей, другая — поваром. Вернее, я в основном слушал, потому что предметом их обсуждения стали те продукты, которые влияют на вкус спермы.
— Корица, — со знанием дела заявила романистка.
— Не только, — отвечала повариха. — Вот если земляника, черника плюс корица, это самый смак. — Потом она добавила, что безошибочно распознает, употребляет ли мужчина в пищу мясо. — Уж вы поверьте, мне ли не знать. Я однажды провела дегустацию вслепую.
Боясь ляпнуть что-нибудь невпопад, я осторожно упомянул спаржу.
— Верно, — подтвердила повариха. — Спаржу легче определить по моче, но семенная жидкость тоже сгодится.
Если бы не мои записи, сделанные по горячим следам, я бы решил, что это пригрезилось мне в бреду.
Один мой приятель, психиатр, как-то рассказал, что существует прямая связь между интересом к пище и интересом к сексу. Ненасытный любовник — это почти штамп, тогда как отсутствие здорового аппетита часто сопровождается равнодушием к эротике. Что же касается нормальной, средней выборки, без труда могу представить себе людей, которые, вращаясь в определенных кругах, преувеличивают свой интерес к деликатесам; зачастую именно эти лица (опять же под давлением среды) изображают преувеличенную заинтересованность сексом. Впрочем, напрашиваются и примеры противоположного свойства: любители поколдовать у плиты, хорошо поужинать дома или в ресторане — эти находят в деликатесах замену сексу и, ложась в постель, отдыхают, а не безумствуют. Но в целом я готов признать, что в этой теории что-то есть.