Пульс
Шрифт:
С той только разницей, что для скептиков курс лечения длиннее, а потому дороже. Но об этом я тоже умолчал. И, не перебивая, выслушал, как миссис Роуз измеряла ему спину и размечала ее фломастером, а потом наносила на кожу щепотки какого-то средства и направляла на них рефлектор, а отец должен был сигнализировать протяжным возгласом, когда чувствовал жжение, и тогда она убирала определенную щепотку. Затем она произвела повторные замеры, сделала новую разметку и начала ставить ему иголки. Все было абсолютно гигиенично; использованные иголки отправлялись в металлический контейнер.
Через час она вышла из кабинета; папа оделся и заплатил ей пятьдесят пять фунтов. Затем отправился в супермаркет, чтобы купить себе поесть. По его словам, он стоял, как в тумане, и не понимал, чего хочет, — вернее, понимал, что хочет всего и сразу. Побродив по магазину, он накупил всякой еды, приплелся домой совершенно без сил и рухнул в постель.
— Как видишь, помогает.
— Хочешь сказать, ты почувствовал запах ужина?
— Нет, еще слишком рано — это был только первый сеанс. Но я хочу сказать, что сдвиги есть. Как физические, так и психологические.
Я подумал: упадок сил, необдуманная покупка жратвы — это и есть сдвиги?
— Мам, а ты что скажешь?
— Я только «за», если папа решил испробовать что-то новое.
Она потянулась через стол и погладила его по руке, возле того места, где прятались таинственные пульсы. Мой вопрос был излишним: они наверняка обсудили это дело заранее и пришли к единому мнению. Я давно усвоил, что принцип «разделяй и властвуй» с моими родителями не проходит.
— Если это поможет, я туда обращусь по поводу своего колена.
— А что у тебя с коленом, мам?
— Небольшое смещение, что ли. На лестнице шандарахнулась.
Маме было пятьдесят восемь. Широкая в бедрах, с добротным, низким центром тяжести, она никогда не ходила на каблуках.
— Когда, давно?
— Ерунда. Возраст. Никуда не денешься.
Как-то раз Дженис бросила: мы не знаем своих родителей. Я переспросил. Она объяснила: когда начинаешь что-то соображать, время уже упущено. И ты никогда не узнаешь, какими они были до встречи, до свадьбы, до твоего зачатия и потом, в годы твоего детства…
— Дети много понимают, — возразил я. — Интуитивно.
— Они понимают ровно столько, сколько позволяют им родители.
— Не согласен.
— Ну-ну. Однако факт остается фактом. К тому времени, когда ты начинаешь думать, что способен понять своих родителей, все важные этапы их жизни уже пройдены. Они такие, какие есть. Вернее, такие, какими решили быть — при тебе, в твоем присутствии.
— Не согласен. — Мне трудно было представить, чтобы мои родители, скрывшись за дверью, становились другими людьми.
— Ты часто вспоминаешь, что твой отец — завязавший алкоголик?
— Никогда. Мне это ни к чему. Я его сын, а не социальный работник.
— Вот именно. Ты хочешь видеть в нем Просто Папу. Но «просто папа», «просто мама» — это фикция. Такого не бывает. Вполне возможно, что у твоей матери есть какая-то тайна, о которой ты даже не подозреваешь.
— Не смеши, — сказал я.
Она посмотрела на меня в упор.
— Я считаю, все супружеские пары со временем находят для себя такой способ сосуществования, который строится на лжи. То есть в основе супружества лежит взаимоприемлемый самообман. Это задается по умолчанию.
— Все равно не могу согласиться.
Это я сказал вслух, а про себя: «фигня полная». Взаимоприемлемый самообман — даже слова не твои. Услышала от кого-то у себя в редакции. Или от какого-нибудь типа, с которым не прочь перепихнуться. Но вслух я только спросил:
— По-твоему, мои родители двуличны?
— Я говорю в общем. Что за привычка все переводить на себя?
— Тогда не догоняю. И уж во всяком случае не могу взять в толк, зачем тебе приспичило создавать семью — со мной или с кем-то еще.
— Ну-ну.
Это был еще один момент. Во мне закипала неприязнь из-за этого выражения.
Отец признался, что иглоукалывание, вопреки его ожиданиям, оказалось процедурой весьма болезненной.
— А ты ей говорил?
— Разумеется. Я каждый раз говорю: «Ух».
— Что это значит?
— Это своего рода магнетическая интенсификация, выброс энергии. Надежный сигнал — сразу ясно, где больнее всего.
— И что потом?
— Потом она переходит к другим зонам. Тыльная сторона ладони, щиколотки. Там еще больнее — мяса-то мало.
— Да, действительно.
— Но в промежутках ей нужно видеть, как ведут себя энергетические уровни, поэтому она все время проверяет пульсы.
Тут я не вытерпел.
— Папа, опомнись! Ты же знаешь: пульс бывает только один. По определению. Пульс сердца, пульс крови.
Вместо ответа отец кашлянул и посмотрел на маму. В нашей семье скандалов не бывает. Мы их не любим и даже не знаем, как они разгораются. Повисло молчание, и вскоре мама сменила тему.
Через двадцать минут после окончания четвертого сеанса отец зашел в «Старбакс» и впервые за много месяцев почувствовал запах кофе. Потом он направился в магазин натуральной косметики, чтобы купить маме шампунь, и рассказал, что ощущение было такое, словно его огрели по голове кустом рододендрона. Ему чуть не стало дурно. Запахи показались такими насыщенными, рассказывал он, будто цветными.
— Ну, сын, что ты теперь скажешь?
— Не знаю, папа, могу только поздравить.