Пульс
Шрифт:
В мамином облике нет ни тени жеманства или беспечности, ни следа — заметь, пожалуйста, Дженис, — ни следа нервозности или драматизма. Молчит она или разговаривает, от нее веет надежностью. К такой женщине идут в трудную минуту. Однажды, когда я был совсем маленьким, она как-то умудрилась раскроить себе ляжку. Ждать помощи было неоткуда. Другая вызвала бы «скорую» или хотя бы позвонила на работу мужу. А мама взяла иголку и какое-то подобие хирургической нити, стянула рану и зашила через край. И сделала бы то же самое для кого-нибудь другого не моргнув глазом. Такой она человек. Если и есть в ее жизни тайна, значит, она кому-то помогла, но держала язык за зубами. Пошла ты в задницу, Дженис, — больше я тебе ничего сказать не могу.
Отец познакомился с мамой, когда только-только окончил юридический. По его словам, ему пришлось разогнать всех ее поклонников. Мама говорила, что разгонять никого не пришлось, поскольку ей все стало ясно с первой минуты. Может, и так, продолжал отец, но они-то этого не знали. Мама любовно смотрела на отца, и я не знал, кому из них верить. Вероятно, так и распознается счастливый брак: когда оба говорят правду, хотя рассказывают взаимоисключающие истории.
Конечно, мое восхищение их семейной жизнью отчасти можно объяснить крахом моей собственной. Возможно, глядя на них, я и решил, что в супружестве больше открытости, чем на самом деле. Как вы думаете, семейное счастье — это талант или везенье? Впрочем, можно и так сказать: везет тем, у кого есть талант. Когда в разговоре с матерью я обронил, что у нас с Дженис сейчас трудный период и мы прилагаем все усилия, чтобы сохранить наш брак, она сказала: «Никогда не могла этого понять. Если тебе по душе твоя работа, она не требует особых усилий. Если тебе по душе твоя семейная жизнь, она не требует особых усилий. То есть иногда нужно постараться, незаметно для другого. Но особых усилий прилагать не требуется, — повторила она. И, помолчав, добавила: — Я ничего не имею против Дженис».
— Давай о ней не будем, — сказал я.
Про Дженис я уже наговорился с ней самой. Если мы что-то и привнесли в наш брак, то уж точно ничего из него не вынесли, кроме законной доли сбережений.
Вы, наверное, считаете — я ведь не ошибаюсь? — что человек, рожденный в счастливом браке, может рассчитывать на создание семьи не хуже среднестатистической — либо в силу врожденной предрасположенности, либо в силу наглядного примера. Но похоже, так не получается. Очевидно, тут нужен пример иного рода, чтобы учиться на чужих ошибках. Правда, отсюда следует, что родители, желающие семейного счастья своим детям, сами должны быть несчастны. Где же ответ? Понятия не имею. Знаю одно: родителей я не виню, да и Дженис тоже.
Мама пообещала мне, что сходит к врачу, как только отец запишется на прием к специалисту по поводу своей анозмии. Отец, как и следовало ожидать, с этим не спешил. У других положение куда хуже, говорил он. Ведь у него сохранились вкусовые ощущения, а для других больных анозмией что обедать, что жевать картон или пластик — разницы нет. В Интернете он нашел описание самых тяжелых случаев, сопровождающихся обонятельными галлюцинациями. Подумать только: свежее молоко вдруг начинает отдавать кислятиной, шоколад вызывает рвотные позывы, мясо видится кровавой губкой.
— Если ты вывихнешь палец, — возражала мама, — тебе же не придет в голову отказываться от медицинской помощи только потому, что у кого-то другого перелом ноги.
Они пришли к компромиссу. Записались на очередь, преодолели бюрократические препоны и в конце концов попали на томографию в течение одной и той же недели. Каковы, интересно, были у них шансы, подумал я.
Сдается мне, нам не дано с точностью знать, где заканчивается наш брак. Мы помним определенные этапы, переходные моменты, размолвки — несовместимости, которые вырастают до таких размеров, что их невозможно устранить или пережить. Как мне сейчас представляется, снося нападки Дженис (или, как она выражалась, те периоды, когда я переставал ее слушать и пропадал без вести), я и не подозревал, что это на самом деле было началом — или причиной — нашего разрыва. И только когда она без всякой видимой причины стала поносить моих родителей, я подумал: пожалуй, она переступила черту. Честно говоря, мы тогда выпили. Не скрою, я превысил свою норму, причем существенно.
— Одна из твоих проблем состоит в том, что ты идеализируешь родительскую семью.
— А в чем проблема-то?
— Да в том, что из-за этого ты не ценишь свой собственный брак.
— По-твоему, во всем виноваты мои родители?
— Нет, они вполне приличные люди.
— Но?
— Говорю же, они приличные люди. Но на них, на твоих родителях, свет клином не сошелся.
— А на ком, по-твоему, сошелся?
— Да ни на ком. Но отец твой мне нравится, он всегда ко мне хорошо относился.
— То есть?
— То есть бывают еще мамочки и единственные сыночки. Пояснить?
— Куда уж яснее.
Через пару недель, в субботу, позвонила мама; она была в некотором смятении. Поехала в соседний город на выставку антиквариата, чтобы купить отцу подарок ко дню рождения, но на обратном пути проколола шину, сумела добраться до ближайшей бензоколонки и столкнулась с тем, что кассиры ни в какую не соглашаются (что неудивительно) отойти от рабочего места. Да они, судя по всему, и не сумели бы поменять колесо. А папа сказал, что как раз собирался прилечь и…
— Не волнуйся, мам, я сейчас подъеду. Минут через десять-пятнадцать.
Мне все равно нечем было заняться. Однако не успел я положить трубку, как Дженис, внимательно слушавшая конец разговора, завопила:
— Какого черта? Трудно эвакуатор вызвать, что ли?
Вне всякого сомнения, мама это услышала — на то у Дженис и был расчет.
Я повесил трубку и сказал:
— Собирайся. Полежишь под машиной, пока я буду домкрат крутить.
Опуская в карман связку ключей, я про себя отметил: точно, тебе там самое место.
Почти никому неохота дергать своего врача. Но и болеть тоже неохота. И уж тем более людям неохота выслушивать упреки, даже косвенные, в том, что они отвлекают доктора по пустякам. Теоретически любой поход к врачу — беспроигрышная лотерея: либо тебя признают здоровым, либо не смогут упрекнуть, что ты отвлекаешь доктора. У моего отца, как показала томография, был хронический синусит, и ему назначили антибиотики, а потом опять спрей для носа; на горизонте замаячила операция. Маме, по результатам анализов крови, ЭКГ и магнитно-резонансной томографии, методом исключения поставили диагноз «рассеянный склероз».
— Ты за папой присмотришь?
— Естественно, мам, — ответил я, не зная, на что она намекает: на ближайшее время или на перспективу.
Подозреваю, что у них с отцом состоялся аналогичный разговор обо мне.
Отец сказал:
— Посмотри на Стивена Хокинга. Он сорок лет с этим живет.
Вероятно, мы с ним заходили на один и тот же сайт, где говорилось, что пятьдесят процентов больных с диагнозом «прогрессирующая мышечная атрофия» умирают в течение года и двух месяцев.