Пульс

Барнс Джулиан Патрик

— Угу.

— По-моему, смешно.

— Видимо, ты им уже рассказывал эту историю, дорогой.

— Ну и что? Могли бы и посмеяться. Вино-то мое пьют, негодяи.

— Да у тебя не смешно получилось, Фил. Надо было урезать.

— Вот паразит.

— Мне кажется, у нас осталось немного травки.

— Разве?

— Да, в дверце холодильника.

— Где конкретно?

— Между пармезаном и томатной пастой.

— А кто принес?

— Уже не помню. Давно

завалялась. Наверное, выдохлась.

— Разве травка выдыхается?

— Все выдыхается.

— А кандидаты в президенты?

— В первую очередь.

— Я предлагала ее Дорине.

— Что за Дорина?

— Пол моет.

— Дорина Пол-Моэт? Это каламбур?

— Ты предлагала Дорине?

— Конечно. Разве это противоречит трудовому законодательству? Короче, она не взяла. Сказала, что больше такими вещами не балуется.

— О боже, куда катится мир, если домработница отказывается от халявной марихуаны?

— Мы-то знаем, что на сигареты подсесть проще всего. Проще, чем на алкоголь, легкие наркотики, тяжелые. Вплоть до героина.

— Разве мы это знаем?

— Ну, я читала в газете. Сигареты вызывают привыкание сильнее всего прочего.

— Вот теперь мы знаем.

— Даже сильнее, чем власть?

— Это под вопросом.

— А еще мы знаем, но уже не из газет, что все курильщики врут.

— Выходит, ты нас обозвал бывшими лжецами?

— Ага. Я и сам такой.

— С этого места, пожалуйста, поподробнее.

— Когда начинаешь курить, врешь родителям. Врешь, когда спрашивают, сколько куришь, — либо преувеличиваешь, либо преуменьшаешь. «О, я выкуриваю четыре пачки в день» (все равно что сказать: у меня самый большой член). Или: «Что вы, что вы, мы только по одной, и то редко». На самом деле минимум три штуки в день. Потом врешь себе, когда бросаешь. Потом врешь медикам, когда уже выявили рак. «Ох, я же никогда много не курил».

— Сурово.

— Зато правда. Сью и я обманывали друг друга.

— Дэвид!

— В смысле сигарет, дорогая. «Только одну — в обеденный перерыв». Или: «Нет, другие курили, потому и пахнет». Мы оба так обставлялись.

— Поэтому голосуйте за некурящего кандидата. Голосуйте за Хилари.

— Поезд ушел. Как бы то ни было, мне кажется, что курильщики врут только насчет количества. Как и алкоголики врут только о количестве выпитого.

— Вот это неправда. Я алкоголиков знаю как облупленных. Настоящие алкоголики врут направо и налево. Лишь бы выпить. А чтобы покурить, я и сама привирала. Типа: «выйду подышать свежим воздухом» или «мне пора домой, дети ждут».

— Хорошо, мы выяснили, что курильщики и алкоголики в целом лжецы.

— Голосуйте за Хилари.

— Мы утверждаем, что все лжецы лживы.

— Слишком глубокомысленно для такого позднего часа.

— Самообманщики, кстати, тоже, но это другой вопрос. Наш знакомый Джерри был заядлым курильщиком, человек того поколения. Прошел обследование лет в шестьдесят пять и узнал, что у него рак простаты. Согласился на радикальную операцию. Ему отняли яйца.

— Отняли яйца?

— Ага.

— И у него… это… остался только член?

— Ну нет, ему протезы поставили.

— Из какого материала?

— Откуда я знаю — из пластмассы, наверное. В любом случае, по весу — то же самое. Даже не заметно.

— Не заметно?

— Они подвижны, как настоящие?

— Мы, случайно, не отклонились от темы?

— Знаете как французы на жаргоне называют яйца? Les valseuses. Вальсерши. Такие же подвижные.

— Женское слово? В смысле женского рода? Valseuses.

— Да.

— Почему во французском «яйца» женского рода?

— Однозначно, мы отклонились от темы…

— Testicules — не женского. А valseuses — женского.

— Яйца женского рода. Вот и верь после этого французам.

— Неудивительно, что они не поддержали вторжение в Ирак.

— Можно подумать, мы с вами поддержали.

— Я — на шестьдесят процентов.

— Как можно поддерживать такую акцию на шестьдесят процентов? Это как на шестьдесят процентов поддерживать теорию, что земля плоская.

— Я и в ней уверен на шестьдесят процентов.

— Короче, почему я вспомнил Джерри: по его словам, он даже успокоился, узнав, что у него рак простаты. Сказал: будь у меня рак легких, пришлось бы бросить курить.

— Так он продолжал курить?

— Вот именно.

— И?

— Ну, несколько лет, довольно долго, все было хорошо. Потом пошли метастазы.

— Тогда он завязал?

— Нет. Сказал, на такой стадии уже бессмысленно — и не стал отказывать себе в удовольствии. Помню, как мы в последний раз навещали его в больнице. Сидит в кровати, смотрит крикет, а под рукой — здоровенная пепельница с окурками.

— В больнице разрешалось курить?

— Он лежал в отдельной палате. Причем в частной клинике. Это было несколько лет назад. Заплатил — и делай что хочешь. Такая вот политика.

— К чему ты нам про него рассказываешь?

— Уже не помню. Вы меня сбили.

— Про самообман.

— Точно — про самообман.

— Я-то считаю, что в его случае все было как раз наоборот: он, похоже, прекрасно знал, что делает. Наверное, решил, что оно того стоит.