Пульт мертвеца
Шрифт:
Эдамса пронзила боль сочувствия.
— Они были разбросаны по всей планете. Те их них, кого не судили и не заключили в тюрьмы.
— Это так, — кивнула она. — Есть одно интересное обстоятельство. Те самые сообщники, те, которые были к нему ближе всего, те, кто отдавал себе отчет в том, что делает — многие из них сохранили их веру. В том виде, в каком она у них всегда присутствовала. — Печаль в её глазах сменила прежнюю непреклонную твердость. — Большинство же других, тех, кому он лгал… не сумели.
Воцарилась тишина, и, наверное, с минуту были слышны лишь обрывки отдельных фраз, которыми перебрасывались изредка представители технического
— Когда мы впервые встретились, — мягко напомнил я ему, — вы сказали, что очень цените мою честность. Если вы говорили мне серьезно, то должны такую же честность продемонстрировать и вашим последователям. И себе самому.
Он закрыл глаза, и в уголках его глаз я заметил блестевшие слезы… и я понял, что он видел перед собой начало конца.
— Вероятно, будет лучше, — наконец, произнес он, с трудом выговаривая слова, — если кто-нибудь из наших будет присутствовать при этом. Попытаться и подтвердить… разъяснить нам… что же мы слышим.
Айзенштадта не привела в восторг перспектива допускать под непроницаемый колпак, опущенный на это место Службой безопасности, кого-нибудь еще из Искателей, и он снова был уже готов наложить вето на продолжение всех работ здесь и сейчас. Но, будучи все же ученым, он вряд ли мог возразить против разумности присутствия большего числа толкователей и, в конце концов, уступил. Эдамс в качестве еще одного свидетеля выбрал Жоиту Загору, и вскоре за ней был послан гравиплан Службы безопасности, чтобы доставить ее сюда из поселения Мюрр.
И через час все было готово.
Они сидели рядом с друг другом на краю этой колонии гремучников, глядя на переплетение проводов, отходящих от прикрепленных к ним сенсоров, когда Айзенштадт в последний раз повторил свои указания.
— … И следует помнить, ничего для вас вокруг не существует, — говорил он, отчаянно пытаясь скрыть от них свое абсолютное неверие в успех данного предприятия. — Сосредоточьтесь на том, как вы будете выражать свои добрые намерения по отношению к ним, и следите за тем, не появятся ли аналогичные изъявления чувств и по отношению к вам.
— Разве вам не хочется, чтобы они поинтересовались мнением гремучников относительно недавно погибших их собратьев? — негромко подсказал я ему.
Вспышка раздражения.
— Знаете, Бенедар, давайте-ка лучше пока ограничимся тем, чем мы сейчас занимаемся, хорошо? — буркнул он в ответ. — Если сенсоры зафиксируют, что состояние их транса содержит в себе нечто необычное, тогда мы, может быть, и попытаемся перейти к некоторым специфическим моментам.
Ну, а если нет, — мог я легко угадать его дальнейшие слова, — то нет смысла транжирить время на пустую болтовню религиозных фанатиков. У меня возникло на секунду желание кое-что возразить, но сказать-то было больше нечего. Единственное, что окажется способным пробить броню его скептицизма, это конкретные и положительные результаты предстоящего эксперимента.
А о том, чтобы таковые были получены, я мог лишь молиться.
Эдамс кивнул.
— Мы понимаем, — заверил он Айзенштадта. — Вздохнув, он добавил: — Чтобы мы могли лучше сосредоточиться, нам будет необходима тишина.
Айзенштадт, поняв намек, замолчал, я видел, как Загора и Эдамс закрыли глаза и стали впадать в состояние медитативного транса.
В последний раз, когда мне пришлось наблюдать это явление, я упустил момент начала истинного перехода, но на этот раз, хоть я и обещал себе быть более внимательным, всё равно чуть было не пропустил его снова. В какой-то момент Эдамс, до этого пребывавший в неподвижности, стал реже дышать, это говорило о том, что все эмоции покидали его, удаляясь из его чувств, а уже в следующую секунду все стало совершенно по-другому.
— Началось, — сообщил я Айзенштадту. Стоявшая с другой стороны Каландра тоже закивала головой.
— Килл, — тихонько позвал доктор. Один из техников задвигался в кресле.
— Ага… Что-то происходит, — сообщил он слегка дрожащим голосом. Графики только что стали принимать вид обычного пассивного режима, но вот теперь…
— А что теперь? — нетерпеливо допытывался Айзенштадт, его чувства блуждали где-то между раздражением и нескрываемым любопытством.
Техник так и не успел ответить. Внезапно и одновременно Эдамс и Загора как-то выпрямились, их глаза широко раскрылись. В этих широко раскрытых глазах появилось выражение непокоя.
— Приветствуем вас, — в унисон произнесли оба Искателя, не произнесли, а напряжённо прошептали. — Мы… — далее следовало что-то, что я не успел разобрать. — Мы приветствуем вас в нашем мире.
ГЛАВА 23
Мы еще долго оставались стоять, не в силах сдвинуться с места. Первым зашевелился Айзенштадт, и, как я и предвидел, он сначала повернулся ко мне и со скрытой угрозой предупредил:
— Если это очередная игра, Бенедар… — Внезапно вырвавшаяся у него угроза так и осталась незаконченной. Айзенштадт стоял, широко открыв глаза. Даже ему, безусловно, было ясно, что это никакие не игры и не фокусы. Странная пустота в глазах обоих Искателей, странно искаженные лица, нехарактерный тембр голоса — всё это не поддавалось симуляции.
— Это не игра, сэр, — пробормотал я. — Они каким-то образом вошли в контакт с гремучниками.
Айзенштадт вздохнул через сжатые зубы, и звук очень походил на змеиное шипение. Эдамс и Загора все еще оставались сидеть там, где сидели, их лица и тела казались скованными каким-то странным холодом. В ожидании ответа Айзенштадта…
— Вы не хотите что-нибудь сказать? — тихо осведомился я.
Подбородок Айзенштадта окаменел.
— Я… я приветствую вас тоже, — сумел выдавить он. Выражение досады появилось на его лице, когда напряженность миновала, и он внезапно понял, что ему предстоит произнести историческую речь. И избежать при этом помпезности. — Я — доктор Влад Айзенштадт, я представляю Четыре мира Патри и колонии, — продолжал он чуть твёрже. — Позвольте узнать, к кому я имею честь обращаться?
Последовала короткая пауза. Затем Эдамс и Загора снова заговорили странным шепотом, и снова абсолютно в унисон.
— Моя личность не… может быть… определена и выражена… вашим языком. Мы… — голоса затихли, будто убавили громкость поворотом регулятора.
Айзенштадт чуть подался вперёд, наклонив голову и прислушиваясь.
— Простите, что это такое?
— Они не могут ответить, — пояснила Каландра вибрирующим от волнения шепотом. — На её лице, насколько я мог понять, застыло благоговение и потрясение от услышанного. — Их лица, только посмотрите на их лица, как напряжены мышцы шеи и голосовые связки. Видимо, это слово слишком тяжело произнести, они просто не могут повторить его.