Пульт мертвеца
Шрифт:
Айзенштадт надул губы, раздумывая.
— Тогда, с вашего позволения, — заговорил он, — мы будем называть вас так, как привыкли, то есть гремучники. Поскольку это слово должно употребляться, чтобы отличать вас и ваши физические оболочки. Ведь для вас это всего лишь оболочки, не так ли?
Снова пауза, и когда Загора и Эдамс заговорили, я смог уловить в их голосах нотки неуверенности.
— Не оболочки. Тела… дом… крепости. Безопасность. Жизнь.
— А-а? — осторожно переспросил Айзенштадт. — Да, понятно, тела. — Он раздумывал.
— Вы
Молчание. Для меня было совершенно ясно, что Айзенштадт закидывал удочку, чтобы выпытать детали о безопасности гремучников. Возможно, это понимали и сами гремучники.
— Не думаю, чтобы они стали отвечать, — пробормотал я через минуту.
— Испугались, что ли? Или же им не хватает слов?
Я недолго думал, что ответить.
— Либо испугались, либо не доверяют, я бы сформулировал так. Здесь чувства уже другие, нежели тогда, когда речь шла об их телах-домах, и я не думаю, чтобы проблема состояла в бедности словарного запаса.
Хмыкнув, он повернулся к Каландре.
— Вы согласны с этим?
— С тем, что речь идет о различных типах чувств — да, — кивнула она. — Но следует ли понимать эмоции, заставляющие их молчать, как страх или что-нибудь ещё, я не знаю.
— Мне казалось, что Смотрители могут угадывать мысли любого, — проворчал Айзенштадт.
— Любого человека, — негромко поправила Каландра. — А в данный момент… это не люди.
Лицо ученого напряглось, и внезапно изменились и его чувства.
— Да, да, как же, но может быть, это такие же религиозные типы, как вы, помешанные на демонах и прочем, — казалось, он чуть оживился. — Но вот я не верю. Эй вы, Смайт, отверните этого Эдамса, усадите его так, чтобы они с Загорой не видели друг друга.
Я вздрогнул, увидев, что Смайт и остальные бросились выполнять приказ.
— Сэр, их невозможно отделить друг от друга. Все дело в слишком большой синхронизации.
— Надо думать ещё и об этом? — холодно ответил Айзенштадт. Неожиданно я почувствовал, что его охватило то же благоговение, что меня я Каландру, но мгновение миновало, и теперь в нем действовал и говорил ученый, дотошный и скептический.
— Что у нас за записи? — бросил он техникам, сидящим у мониторов.
— Очень странные, — отозвался один из них. — Характеристики сердечной деятельности, кровяного давления и обмена веществ имеют тенденцию к понижению. Биотоки мозга… — он колебался, — если честно, доктор, я просто не знаю, как это понимать. Наличествуют черты, указывающие на умственную гиперактивность — они локализованы в весьма необычных участках, но одновременно присутствуют и элементы, указывающие на глубокий сон. Действительно глубокий сон, но вряд ли это можно назвать коматозным состоянием. По идее, оба должны лежать на спинах и вовсю храпеть.
Айзенштадт задумчиво пожевал губами.
— Что-нибудь из этого соответствует известным формам медитации?
— Я бы не сказал. Разумеется, записи, которые мы здесь получаем, не предназначены для того, чтобы служить исчерпывающим списком.
— Сэр, — вмешался ещё один техник, — похоже, характеристики обмена веществ продолжают снижаться. Не очень быстро, но заметно.
— Существует реальная угроза жизни? — спросил Айзенштадт.
— Я… не знаю. Возможно.
Учёный кивнул с кисловатым видом.
— Эй, гремучники, вы ещё здесь?
Лица Загоры и Эдамса совершенно идентично скривились.
— Где «здесь»?
— Я имею в виду, вы ещё в контакте с нами? — чувствовалось, что его естество сопротивлялось тому, чтобы принять происходящее за чистую монету. — Нам хотелось бы узнать о вас побольше и, разумеется, рассказать о себе. А начать мы бы хотели с…
— У нас нет желания… больше узнать о вас.
Айзенштадт на секунду опешил, это неожиданное вмешательство сбило его с мысли.
— Так. Хорошо. Мы хотим выяснить, что представляет собой мёртвый гремучник и как он может быть подвергнут вивисекции. Возможно ли нам получить от вас…
— Мёртвых не бывает.
Ученый тихо вздохнул.
— Ах, вот как… понятно. Может быть, я недостаточно ясно выразился. Нам бы хотелось…
— Тела-дома могут умирать. Мы — нет.
— Да, именно это я и имел в виду. — Айзенштадт предпринял еще одну попытку. — Нам бы очень хотелось изучить один из ваших домов-тел. Если бы вы могли указать на один из тех, которыми вы не пользуетесь, и позволить нам…
— Вы можете взять для изучения трутня.
Учёный был вынужден снова замолчать на полуслове.
— Трутень, вы говорите? А что это такое?
— Тело-дом, выросшее из подвергнутого стери… лизации семени для того, чтобы им пользовался… кто захочет.
На какой-то момент мне показалось, что Айзенштадта захватили врасплох.
— Что вы имеете в виду, говоря «кто захочет»? У вас что, у всех есть тела-дома?
И снова вместо ответа тишина.
— Они говорили, что их тела-дома могут умирать, — тихо напомнила Каландра. Может быть, выращивание запасных домов-тел — их способ обретения бессмертия?
Ответом был раздражённый взгляд Айзенштадта.
— Давайте оставим метафизику в стороне! — рявкнул он, но за резкостью таилась плохо скрытая неуверенность. — Хорошо, гремучник, мы поняли. Вы можете указать нам на один из таких трутней?
Небольшая пауза. Затем, как всегда в унисон, Эдамс и Загора подняли руки и указали.
— Там, — шептали они. — Две тысячи четыреста… восемьдесят семь высот.
— Каких высот? — не понимал Айзенштадт. — Ваших, наших? Вы имеете в виду эти горы?
— Доктор, — воскликнул один из техников, прежде чем Искатели успели ответить. — У Эдамса отказывает сердце!