Пуля нашла героя (География одиночного выстрела - 3)
Шрифт:
— Нервничаю, — признался Банов. — Как же она тут родит? Ни врачей, ни фельдшера?
— Ай! — Эква-Пырись махнул рукой. — Что женщине рожать? Вон крестьянки — уходят в поле, рожают там и домой уже с младенцем возвращаются!..
— Ну, они-то знают, наверно. А Клара — городская, образованная…
— Вот что, голубчик, — перешел старик на серьезный лад. — Не надо нервничать. Придет время, тогда и решим и выход найдем! Вы лучше об имени подумайте. Пора уж!
Принес солдат Вася завтрак. Тоже спросил: «А где женщина?» — Приболела, — ответил старик. — Мы тут поедим, а потом Василь
— Как скажете, мне-то чего? — солдат пожал плечами. Почта в тот день пришла с задержкой. Зато в одной посылке оказалось десятка три пачек папирос. Тут уже старик обрадовался — знал он, что Вася курит. И уже вечером стал вести с солдатом переговоры, снова насчет газет.
— Одна газета — одна пачка папирос! — предлагал старик.
— Ну нельзя же, — чуть не плакал солдат. — Нам, настрого сказали, у кого газету на службе найдут — сразу в штрафбат! Строго сказали!
— Ну подумай, голубчик, — сказал с улыбкой Эква-Пырись, показывая солдату бело-голубую пачку «Беломорканала».
Но так ничего и не пообещал солдат. Ушел расстроенный.
— Ничего — сказал напоследок старик. — Подумает, закурить захочетсягазетки принесет!
Глава 25
Время в Краснореченске никуда не спешило. Оно тянулось медленно, как лента молочно-бутылочного конвейера. После каждых шести рабочих дней наступало воскресенье, после выполнения плана первого квартала начиналось выполнение плана второго квартала, и вряд ли бы кто-нибудь думал о прерывистости этого монотонного вселенинского движения, если б не наблюдали люди за подрастающими детьми и за умирающими стариками. И тогда приходили ненадолго людям разные мысли, вызванные этими наблюдениями.
Добрынин, например, все чаще задумывался о трудовом смысле жизни. Не мог он никак понять: почему, если смысл жизни — это труд, людям не дают работать до смерти? Зачем эти бесполезные годы на пенсии? Ведь видел он не раз, как облагороженные раньше трудом люди, оказавшись на пенсии, снова опускались, начинали пить и бессмысленно проводить время.
Но вопрос оставался вопросом. А народный контролер в свободное от печальных раздумий время был счастлив. На его глазах рос Дмитрий-маленький. Он уже что-то говорил и называл Добрынина «деда», а Таню «мамкой». Жили они теперь втроем в одной квартире — Добрынин принес с работы оба одеяла, купил новую раскладушку для себя и теперь каждый вечер расставлял ее на кухне, отодвигая стол вплотную к стене. Кухня теперь была его спальней, и он находил это весьма удобным. Ведь часто ночью ему приходилось просыпаться. И каждый раз он находил что-нибудь пожевать, пережидая эти вспышки кратковременной бессонницы.
Таня чуть поправилась и уже подумывала о работе. Не то чтобы ей не нравилось возиться с сыном, но просто ощущение долга перед Родиной было в ней, как и в Добрынине, выше ощущения семейного долга, и народный контролер не мог этого не одобрять. Оставалось Тане еще три месяца подождать, после чего она могла сдать Дмитрия в ясли и заняться созидательным трудом. Добрынин агитировал ее идти на спиртозавод, работы там было много. Но Таня
По воскресеньям они втроем ходили на аллею Славы. На могиле Дмитрия Ваплахова уже стоял памятник — небольшой аккуратный бетонный обелиск со звездой на верхушке. Появились на аллее еще две могилы. В одной был похоронен генерал Чеповецкий, которого Добрынин знал по первомайской почетной трибуне. Во второй лежал молодой прораб, погибший, спасая своих товарищей во время несчастного случая на стройке.
Кто-то до сих пор приносил на могилу Ваплахова свежие цветы, но Таня попрежнему каждое воскресенье покупала бумажные и аккуратно втыкала их по краям могилы.
— Эти дольше стоят, — говорила она. — А свежие — наутро уже сено!
Так и тянулось время, пока однажды ночью, когда Добрынин, пережидая очередную бессонницу, жевал кильку в томате — свои любимые консервы, раздался негромкий, но настойчивый стук в дверь.
Удивленный народный контролер открыл и увидел перед собой молодого стройного офицера с листом бумаги в руке.
— Товарищ Добрынин? — спросил офицер.
— Да.
— Извините, что ночью. Срочная радиограмма! — сказал он и передал листок в руки народному контролеру.
— Прочтите, пожалуйста, в моем присутствии.
Добрынин проверил дверь в комнату — она была закрыта. Прислушался — там было тихо, и Дмитрий, и Таня крепко спали.
Тогда он включил в коридоре свет.
«Срочно приезжайте в Кремль. Свинягин». — прочитал он радиограмму и посмотрел на офицера.
— Машина будет готова к восьми утра, — сказал офицер. — На заводе мы предупредим, что вас не будет.
Добрынин кивнул.
Когда офицер ушел, Павел Добрынин вернулся на кухню, посмотрел на часы с неработавшей кукушкой. Был самый разгар ночи — полвторого.
Спать расхотелось совсем, и Добрынин сидел в трусах и в майке за столом над открытой полупустой консервной банкой с томатной килькой, сидел и думал, терялся в догадках: зачем его срочно вызывают в Москву? Зачем теперь, когда он в общем-то вопреки своему желанию осел, получил жилье и имел на своем попечении почти родную семью, вызывать его в Москву? Прошлый опыт ясно говорил, что такой вызов — это новое задание, новый город и новая ответственная работа. Но теперь Добрынин не ощущал в себе прежнего энтузиазма. Может быть, потому, что остался он один, потому, что не было больше рядом надежного друга Ваплахова. А может, просто возраст был этому причиной?
Но раздумья раздумьями, а в восемь утра придет машина, и он, собрав свой вещмешок, спустится вниз, чтобы ехать в город, который он любил и немного боялся. Что он скажет Тане? Что он может сказать Тане, уже, наверно, привыкнувшей к его заботе и присутствию? Эта мысль все сильнее тревожила Павла Добрынина, и он понял, что ничего не сможет ей сказать — просто слова станут поперек горла. И тогда он решил собраться сейчас, ночью. Тем более было это несложно, потому что вещей, которые ему надо было взять с собой, у Добрынина почти не имелось.