Пуля, Заговорённая...
Шрифт:
По радио передавали песню:
«…дорога, дорога, осталось немного, мы скоро вернемся домой…»Быстро вскочил с постели и, потянувшись, лениво направился в душ, смывать с себя всю ненужную дома вонь пота и крови. Затем с удовольствием заглотил найденные на кухне «домашние коврижки», накатив под них на грудь стакан привезенного с собой дербентского коньяка. Песня о дороге продолжала сотрясать воздух вокруг него.
Еще одна горячая волна нахлынула на Павелецкого. Он поежился и вспомнил свои страхи-переполохи, сумасшедшую стрельбу в городских развалинах, то, как брали караван, переговоры с местными… Он еще выпил полстакана и вдруг заметил подоткнутую под телевизор на холодильнике голубенькую тетрадку. Некоторое время Сергей сидел и тупо смотрел на нее. Хотя выпитое неизбежно согрело изнутри, на душе все одно было как-то неспокойно.
Павелецкий протянул руку, раскрыл тетрадку где-то посредине и стал читать слова, написанные Любашиным ровным почерком…
«О, Господи, нахлынуло на меня, как малолетняя дура, сижу и пишу дневник. А как жить по-другому? Кому еще расскажешь. Полгода мужа не видеть — это, милая моя, срок…
Вот вчера, например, приснилась большая белая крыса. Большая хитрая белая крыса. Крысы — это почти единственное, чего я панически боюсь, то есть, боюсь так, что перестаю соображать, что я делаю и говорю. Так вот, эта большая толсто-гладкая белая ухоженная крыса с наглыми глазами непонятного цвета — то черными, то красными, то зелено-голубыми, то прозрачными и длинным нежно-розовым хвостом вилась вокруг меня полночи, она снилась мне непрерывно, в разных сюжетах, размерах и возрастах. Похоже, у нее была основная цель — укусить меня в руку, точнее, в то место, где у некоторых бывают оспины от прививки. Это очень нежное место, наверно, было бы ужасно больно, если бы она все-таки вцепилась в меня.
Фрейд, которого я недавно читала, уверяет, что сны — это зашифрованные тайные мысли и желания, и что непременно надо их расшифровать, а то хуже будет. Ну, хорошо. Крыса. Ассоциация какая? Деревянный дачный домик, который мы снимали, когда поженились. Мебели почти не было. На полу лежал матрас, а под полом ходили крысы. Не всегда, но ходили. Иногда они дрались и очень громко при этом пищали, почти визжали, иногда принимались грызть в том месте, где на полу стояла провизия.
Когда приходили крысы, у меня ноги холодели от ужаса. Мне казалось, что еще секунда — и они прорвутся через какую-нибудь щель и понесутся по полу, а я лежу на матрасе и мне даже вскочить некуда — стола нет, а на табуретку и им впрыгнуть нетрудно.
Я проклинала их, я проклинала мужа, который не в состоянии был защитить меня от этого кошмара. Более того, он не понимал меня. Он думал, что я фиглярствую. Он бросал тапок в то место, где они скреблись. Иногда это помогало, они уходили, чтобы вернуться через час.
Мы не могли купить мебели, потому что расплачивались с долгами. Долги были свадебные. У других после свадьбы деньги есть, те, которые подарили, а у нас — долги. Мои родители решили просто:
— Мы тебе денег дарить не будем,— это папа.
А мама добавила:
— Лучше, мы тебя оденем с ног до головы и хорошую свадьбу справим…
Одеть им меня не удалось, но приодели, конечно. И свадьбу справили. Было весело. Только Серёга быстро напился…
Ну а у мужа-то отца нет, одна мать. Да и ту сыночек уж давно высосал. А гонору-то вагон. Ну, он и давай занимать и в свадьбу вкладывать. Друзей-ментов наприглашал… Потом, у него не то что костюмов — трусов-носков не было. Одни сушит, другие носит. Короче, он решил, что для семьи полезно будет, если он тоже приоденется. Снова занял.
Все мои родственники дарили вещи — видно, мать надоумила, молодые, мол, на ветер деньги-то пустят. У него из родственников — мать да тетка, вот и все. Мать немного еще до свадьбы дала, а тетка двести рублей подарила. Друзья его… Они в наглую, без подарков явились. Нет, я ничего не прошу, но свадьба-то отгремела, отплясала, а на третий день выяснилось, я-то, наивная, и думать не думала, что Сергей всем своим друзьям понемногу, но должен.
Как отдавать-то? У него зарплата ерундовая, у меня тоже — бюджетники оба. Мои родители все, что могли, на меня уже потратили. У его матери пенсия — птичка-невеличка… Я чуть не плачу, а он то смеется, то злится. Подумаешь, говорит, это что, деньги, что ли? Деньги — не деньги, а год отдавали.
Серёгина мать теленка сдаст, деньги пришлет — отдаем. Мои подкинут — свои добавим и несем из дома. Потому и был дом — не дом. Матрасы да коробки, да две старых табуретки. Не в коробках, конечно, дело. Обидно страшно. Да за те деньги гарнитур купить можно было…
Когда крысы приходили, я все время это вспоминала. И с чего это я вдруг за свадьбу, ведь считай пятнадцать лет уже прошло, а всё равно простить не могу…»
К двум часам дня за окном начало темнеть. О чем-то бормотало радио. На стене громко тикали часы домиком. Сергею все труднее становилось разбирать написанное.
Он распрямил спину:
— Чего ей теперь-то не хватает? И деньги все домой несу, и получаю сейчас прилично, и квартиру от МВД дали… Полковника получил… Живи, да радуйся, дура…
Он, начальник Нефтегорского ОВД, плохой мужик, что ли? Чего бабе не хватает?
— Пока ещё начальник…— кольнул в сердце предательский шепоток министерского кадровика.
Павелецкий встал, отложив ненавистную тетрадь. Включил на кухне свет и, присев на табурет, снова стал угрюмо шевелить губами, вчитываясь в написанные Любашиной рукой строки.
«Ну, это я отвлеклась. Это все с крысами связано. Но почему эта белая была? Опять, что ли, с Серёгой связано? Серёжка у меня белый, блондинистый, красивый. Я его, когда на дискотеку пришла — чуть вошла — сразу увидела. Он среди остальных мужиков как белая среди серых крыс стоял. Он сейчас, правда, толстый стал. Ага, и крыса толстая была, ухоженная… Точно — Серёжка! Выходила-выхолила я его, вынежила…
Дуры мы бабы. Вместо того чтобы себя любить-тешить, мужиков тешим, себя — по боку. А потом в крик-плач:
— Изменил…
Или вообще ушел.
Да так нам и надо. Иной раз смотришь — был сморчок занюханный, а женился — стал ходить обстиранный, кормленный, удовлетворенный. Приодели его, обласкали. Волосы, глядишь, у него распушились, плечи расправились, взор затвердел — и тут же бабы одинокие, да и не очень одинокие, стали липнуть… И увели.
А женщину вы хоть одну видели, которая бы после замужества расцвела? И не увидите. Сумки-сетки, кастрюли-сковородки, полы-ковры, носки-рубашки, пеленки-распашонки, соски-коляски, а у меня и этого за пятнадцать лет так и не случилось…