Пуля
Шрифт:
— Я за тобой приглядываю, — пригрозил он мне. Еще бы пальчиком покачал. Мне это показалось умилительным, но я даже не фыркнул, только башкой закивал в виде глубочайшей признательности, изобразив на лице самую дебильную улыбку. Не знаю почему Змей сразу не вызвал команду из желтого дома с мягкими стенами.
После Змея в комнату вошел хмурый дядька в белом халате и, решительно сдернув с меня покрывало, осмотрел мои ссадины. Поскольку кровь на повязках не выступила, он решил оставить все до вечера, а уж потом после душа перевязать. Самым серьезным было повреждение двух пальцев на левой руке. Врач сказал, что я сорвал ногти, и их пришлось удалить. Вот
Причину столь хмурого расположения моего лечащего врача и невероятной любезности Змея пояснила зашедшая поболтать Катя. Мы слегка пообжимались с нею, но вынуждены были отказаться от этого приятного занятия, поскольку практически все мое тело превратилось в большой синяк и немилосердно болело. Одним глазом я очень плохо видел, так как он почти не открывался, а язык ощутил утрату как минимум одного зуба с левой стороны. К счастью не переднего. Дотянуться до зеркала я не мог, потому посмотрел на себя в отражение в серебряном подносе. Особого удовольствия мне это не доставило, поскольку поднос был каким-то вогнутым, и я в нем выглядел коротеньким и пузатым, а лицо и вовсе напоминало на бело-багровый самовар с редкими синюшными вкраплениями.
— Мы почти на осадном положении, — грызя яблоко пояснила Катя. — Никому это не глянется, но нападение на тебя, дело серьезное. Дяде это не понравилось. Кстати, именно то, что мужик, которого Вася застрелил, напал на тебя, и сняло с тебя все подозрения. Дядя осерчал и вызвал подкрепление. Так что теперь все развлечения отменяются. Не знаю, надолго ли я это выдержу. Наверное, уеду за границу, пока все не закончится. Хочешь со мной?
— Хочу, — немедленно ответил я.
— Вот и славно. Вместе поедем, там тебя на ноги поставят. Ты вообще где-нибудь бывал?
— В Турции, — кивнул я. — В Кемере.
— Ну, курица не птица, Турция — не заграница. Хочешь в Швейцарию? Или во Францию? Можно полететь на Карибы, покупаться, позагорать. Тут все равно лета не будет. Погода вон какая, солнце раз в неделю.
— Заметано, только у меня паспорта нет.
— Тоже мне проблема! Сделаем на раз-два. Можно хоть сейчас. Где твои документы?
— Были в кармане, — ответил я, слегка напрягшись. — да только на паспорт фотографироваться надо, а куда я с такой рожей.
— Ладно, подлатаем тебя и сфотографируешься. Голова не болит?
— У меня в другом месте уже болит, — пожаловался я. — Оттого что ты рядом, а тронуть тебя больно.
Катя закатила глазки и рассмеялась.
— Ну, тогда не буду тебя истязать. Пойду на кухню, приготовлю тебе какао. Ты любишь какао?
— Терпеть не могу. Но ради тебя выпью даже кураре.
— Кураре нет, — вздохнула Катя с таким сожалением, что я почти поверил, — есть немного мышьяка. Им крыс травят в саду. Один раз наши доберманы сожрали приманку.
— Сдохли?
— Щас! Хоть бы хны! Паленый мышьяк наверное.
Катя фыркнула и вышла. Я почесал макушку: никогда не слышал про паленый мышьяк. Хотя мысль свежая. Узнать бы еще, где его хранят и травануть всю честную компанию. Хотя по большому счету здешние обитатели мне ничего плохого не сделали.
Так пролетело три дня. Васек привез мне мою одежду. Поскольку я не счел нужным проконсультировать его, где прячу патроны и пистолет, Вася их не нашел. А так как он ничего крамольного в моих вещах не обнаружил, репрессий в мой адрес не последовало. Захаров и Змей отбыли в неизвестном направлении, оставив охране приказ бдить в оба глаза, так что бойцы Захарова особенно не расслаблялись, и число их даже пополнилось. Так я мог судить по жалобам Кати, что продукты тают на глазах, а покупать на такую ораву замучаешься. Повар, таская жратву с рынка, нажил себе пупочную грыжу. Я тоже жрал от пуза, наливаясь соком, аки яблочко, прикладывал к лицу свинцовые примочки и радовался временной передышке. Встав с постели, долгих переходов я не затевал, выходя в садик подышать. Катя частенько присоединялась ко мне, но погода была отвратительная, поэтому мы в основном сидели на веранде, играли в карты, болтали или читали. Катя предпочитала Шекспира, причем на исконно англицком языке, я же терзал Лукьяненко, осилив почти все, что было в библиотеке Захарова. И все было бы хорошо, если бы не…
Одолев "Ночной дозор" я решил почитать продолжение. Случилось это в два часа ночи. Мне совершенно не спалось, так как большую часть времени я все равно валялся в постели. Я с сомнение посмотрел на книгу, на часы, но все-таки пошлепал в библиотеку, чтобы вновь погрузиться в фантазийный мир Лукьяненко. В коридоре сидел охранник и пялился в телевизор. При виде меня он слегка насторожился, но быстро успокоился. Я прошел мимо, вошел в библиотеку, долго рылся в книжных полках и, найдя то, что искал, отправился к себе. На посту стоял уже другой охранник. Видимо случилась пересмена. Он лениво посмотрел на меня, и вдруг хрюкнул и выкатил глаза. Я выронил книгу и, в принципе, было отчего.
Я не ожидал увидеть здесь этого человека. Уж кому-кому, а ему здесь нечего было делать. Мы расстались давно, в госпитале Грозного, где из его живота вынимали пули чеченцев. Я сразу вспомнил душный воздух, пыль и стрекот автоматов, крик ротного и предсмертный стон Миши Николаева, темную яму и визг жены Шамиля. А еще я вспомнил, как под обстрелом я прижимал к кровавой ране на животе этого молодого мужчины бинты, а потом стрелял из его автомата. Передо мной стоял Рафик Галикберов, тот самый дембель, которого ранили в горах под Грозным. И эта встреча меня отнюдь не порадовала.
Рафика тогда почти сразу увезли в госпиталь на трясущемся УАЗике, как, впрочем и меня. На этом Кузнецов настоял. Ему тогда не понравился мой взгляд и выражение лица. В госпитале я посмотрел на себя в зеркало и тоже в восторг от собственной физиономии не пришел. Может быть, тогда я впервые понял, что научился убивать. Стрелять мне приходилось и раньше, но из окопов, из-за скал под надежным прикрытием. И хотя в моем оптическом прицеле часто появлялись, а потом падали люди, я никогда наверняка не знал, убил я человека или нет. А вот тогда в ущелье понял отчетливо: убил.
В госпитале меня продержали полдня. Рафик лежал в палате и стонал от боли, отходя от наркоза. Я слонялся без дела, с неудовлетворением отмечая, что злобный оскал так и не сошел с лица. Но врачам на меня было наплевать. Разве важно, что по коридорам слоняется парень в пижаме, у которого что-то сломалось в голове. И потом это ведь было почти незаметно. Гораздо важнее было, что то и дело привозили раненых пацанов, с разорванными животами, без ступней, потому что они где-то наступили на противопехотную мину, без рук, потому что подобрали с земли яркую безделушку. Один раз мне даже сказали, что я тут кошу от службы. Можно подумать, что мне это нравилось.