Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942
Шрифт:
В такую погоду немецкое наступление почти полностью остановилось. И все еще продолжал лить дождь, при каждом шаге стегавший нас по спинам своими холодными струями, словно стальными розгами. По ночам он громко барабанил по скатам крытых древесной дранкой крыш деревенских изб, в которых мы пытались укрыться от дождя и хоть немного обсохнуть. Группа армий «Центр» сражалась не только с врагом, но и с почти непреодолимыми силами природы.
Но, несмотря на все эти трудности, наши солдаты сумели с неиссякаемой энергией довести до победного конца очередную битву: сражение с двойным охватом и окружением вражеских войск под Вязьмой и Брянском, последним бастионом западнее Москвы. С начала Второй мировой войны после битвы под Киевом это было второе по своим масштабам сражение с целью истребления вражеских войск. В полной растерянности мы
55
Безвозвратные потери (пленные и убитые) советских войск в ходе всей Московской оборонительной операции 30 сентября – 5 декабря 1941 г. составили 514 338 чел.
Какое значение может иметь во время такого гигантского сражения судьба отдельного батальона, полка или даже дивизии? – подумал я. И тем не менее перед каждым отдельным бойцом и перед каждым отдельным подразделением возникали одни и те же огромные трудности, с которыми надо было каким-то образом справиться. И они справились с этим! Мы снова одержали победу в очередном крупном сражении! Очевидно, под Вязьмой и Брянском Красная армия поставила все на карту, чтобы остановить наше наступление на Москву. Но все усилия оказались напрасными, и теперь мы были просто обязаны преодолеть последний участок пути до Москвы! Скоро вместо Сталина в Кремле будет заседать немецкий штаб!
Теперь у красного тирана оставалась единственная надежда на своего самого последнего союзника: генерала Мороза! Оставалось надеяться, что сильнейшие морозы ударят не слишком рано и только после того, как мы возьмем Москву! Невольно я снова вспомнил старого дровосека из Бутово и его пророчество: «В этом году майские жуки отложили личинки глубоко в землю! Нас ожидает ранняя, суровая зима! Такая зима, которую не скоро забудут!»
21 октября мы еще раз переправились через Волгу между Старицей и Калинином. Сломив сопротивление противника, батальон продвинулся на тридцать километров в направлении Торжка. Вечером мы делили ночлег с артиллерийским дивизионом. Все пехотное оружие и 105-мм полевые гаубицы были приведены в полную боевую готовность, так как всего лишь в семи километрах от нас по параллельной дороге двигались крупные силы русских.
На следующий день извечные дожди и град наконец прекратились. Установилась ясная и солнечная погода. Мы уже собирались продолжить свой марш на северо-восток, когда передовой артиллерийский наблюдатель подал сигнал тревоги. Он обнаружил большую русскую колонну, которая приближалась к деревне. Кагенек и я поспешили на пункт артиллерийской инструментальной разведки. Мы увидели, как из близлежащего леса к нашей деревне в сопровождении артиллерии двигалась крупная вражеская кавалерийская часть. Ряд за рядом, отделение за отделением, орудие за орудием. Они подходили все ближе и ближе. Наша артиллерия и пулеметчики ждали сигнала, чтобы открыть огонь. И наконец он поступил.
Первый залп полевых гаубиц угодил точно в плотные ряды красноармейцев, находившихся в шестистах метрах от деревни, и нанес им ужасающие потери. Это была картина полного истребления, какую редко увидишь на войне. Кони вздымались на дыбы и замертво падали на землю, повозки опрокидывались, солдаты бросались на землю, ища спасения от смертоносного огня. В колонне воцарилась невообразимая паника. Затем прозвучал наш второй залп. Тот, кто в этой обезумевшей толпе еще оставался в седле, попытался спастись бегством в близлежащем лесу, а пешие солдаты в панике разбегались сломя голову во все стороны. Наши пулеметы продолжали дело, начатое гаубицами, в то время как красноармейцы затравленно бросались на землю, снова вскакивали и опять падали, чтобы уже никогда больше не подняться. На наблюдательном пункте собралось несколько
– Тут уж ничего не поделаешь, Хайнц! Лучше мы их перестреляем, чем они нас! Ведь верно, не так ли?
Вскоре стрельба закончилась, при этом русским не удалось сделать ни одного выстрела в ответ. Перед тем как мы двинулись дальше, я распорядился собрать всех их раненых, оказал им посильную медицинскую помощь и передал их на попечение жителей деревни. Затем Кагенек и я поскакали вслед за ушедшей колонной.
– Последнее время я чувствую себя как-то глупо! – задумчиво заметил я. – Постоянно с огромным трудом штопаю раны, которые другие преднамеренно наносят друг другу! Это как-то нелогично!
– Но именно так и бывает на войне, Хайнц! – отозвался Кагенек. – Просто нам надо к этому приспособиться!
– А что будет со всеми теми пленными, которых мы захватили? – снова спросил я. – Как наступающая армия сможет обеспечить 600 тысяч пленных всем необходимым? Вероятно, нам не остается ничего другого, как оставить их ночевать под открытым небом – при таком холоде и проливном дожде! И они должны получать очень мало еды, чтобы начать пожирать друг друга!
– Придержи-ка язык! – резко оборвал меня Кагенек. – Как ты знаешь, делается все, что в человеческих силах, чтобы помочь им. Что еще, черт побери, можем мы сделать? Зачем взваливать на нас всю ответственность? Ты не должен забывать, что при отступлении коммунисты сами сожгли свои нивы и уничтожили все зернохранилища! Они это сделали – не мы! Это остается на их совести! Просто у тебя нервы измотаны вконец!
– Ты прав! Я и сам чувствую это! – задумчиво ответил я.
– Подумай о наших собственных трудностях, и твое настроение сразу улучшится! – с улыбкой заметил Кагенек. – Мы тоже вынуждены питаться весьма скудно. Разве ты не заметил, что последние три дня наш гуляш был из конины? Да и той было не очень много!
Вдруг впереди прогремели два взрыва. Оказалось, что передовой отряд батальона напоролся на мины, установленные на дороге.
– Врача и санитаров в голову колонны!
Знакомый призыв прокатился по колонне. Я поскакал вдоль дороги вперед. На земле лежали трое бойцов. Двое были уже мертвы, третий громко кричал, корчась от боли. Взрывом ему оторвало правую ногу, а из разорванного живота прямо в дорожную грязь вывалились кишки.
В этом месте проселочная дорога вела через небольшой ручей. Сейчас колонна остановилась примерно в тридцати метрах от ручья и лежавшего на земле тяжелораненого. Туда можно было бы беспрепятственно пройти, но двигаться дальше по дороге было бы настоящим самоубийством. Мины были установлены на подступах к деревянному мосту через ручей, и наверняка не все из них сработали. Даже с миноискателем идти по дороге было крайне опасно, так как русские часто устанавливали мины в деревянном корпусе с небольшим количеством металлических деталей, на которые наши миноискатели реагировали очень слабо или не реагировали вообще. Справа от проселочной дороги на каменистой почве росли сорняки и высокая трава, и нигде не было заметно следов свежего, только что вынутого грунта. Очевидно, там можно было пройти без опаски, так как мины были заложены всего лишь несколько дней тому назад и не могли так быстро зарасти травой. Поэтому Генрих и я быстро пробежали по заросшей обочине к ручью, спустились к воде, перешли ручей вброд рядом с мостом и вскарабкались на него. Затем мы осторожно приблизились к раненому с обратной стороны моста.
Это был Макс Хайткамп, приветливый, веселый юноша, любимец всей роты. И вот он корчился от боли, его тело конвульсивно дергалось из стороны в сторону, и он пронзительно кричал: «Помогите! О, мама! Мама, мама!» Он то и дело опирался на правую здоровую руку и с ужасом смотрел на то место, где еще несколько секунд тому назад находилась его правая нога, и на вывалившиеся из живота и валявшиеся на грязной земле разорванные кишки. Потом он заметил меня и взмолился:
– Пожалуйста, помогите мне, герр доктор, пожалуйста! Раненого уже невозможно было спасти. Он должен был испытывать невыносимые боли и не позднее чем через полчаса умереть.