Пурпурная линия
Шрифт:
Ш.Л.: Все это в достаточной степени указывает на легкомыслие, которое вы проявили, высказав подозрения, ничтожность которых сами же и удостоверили.
Дано в Париже, сего 7 мая 1599 года.
ДЕВЯТЬ
ПЛАН
Три дня спустя они наконец достигли замка. Как потерпевший крушение и выброшенный на берег корабль, лежал он среди жалких холмов Бретани. Они достали из сумок и предъявили свои пригласительные письма, и им указали комнату возле мастерских. После некоторых препирательств договорились, что девушка на все время их пребывания в замке останется здесь же и будет за стол и кров помогать на кухне без денежного жалованья.
Ремонтные работы шли полным ходом. Сточные канавы были засыпаны песком. Все внешние стены были избиты пушечными ядрами, да и внутренние строения тоже сильно пострадали. Главные ворота были полностью разрушены, от скульптур,
Они оставались там всю зиму. Дни, занятые бесчисленными делами, становились все короче, а ставшие бесконечно длинными ночи собранные со всей Европы художники и ремесленники проводили в своих тонкостенных, пропахших дешевой едой, потом и чадом хибарках и слушали, как по полям, завывая, гулял холодный, пронизывающий ветер. Иногда до них стороной доходили слухи о событиях, происходивших в королевстве. В ноябре пал Амьен. Еще одно поражение испанцев, которые захватили город весной. Генрих послал дю Плесси Морнея, этого папу протестантов, в Нормандию, чтобы принудить к покорности Меркера, последнего сопротивляющегося лотарингца. Как он, должно быть, побледнел от злости, сидя в своем пропитанном морской сыростью замке на краю земли. Все принимали эти новости к сведению, но в сердцах был живуч страх, а души переполняли воспоминания об ужасах Тридцатилетней войны. Этот страх был слишком велик, чтобы последние новости могли вселить в души надежды на лучшее. Кто знает, что принесет с собой весна? Что, если Наварра падет жертвой одного из бесчисленных направленных в его грудь кинжалов? Где-то за непроницаемым горизонтом запечатана судьба, благосклонность которой может быть утрачена уже завтра утром. Надежными были лишь ветер, дождь, тепло огня и мучительный голод.
Когда выпал первый снег, их поселили в подвале, который отличался от темницы лишь тем, что двери не были заперты, а на холодном полу была расстелена чистая сухая солома. Горячая еда и – пусть даже весьма скромное – жалованье превращали темное помещение в роскошные, радующие глаз покои, давали защиту от ненадежной морозной свободы, разгулявшейся за стенами замка.
Виньяк работал над деревянной обшивкой стен обеденного зала, которые надо было украсить живописными сюжетами. По окончании этой работы его ждали еще несколько комнат, где тоже надо было расписать стены.
Внутренне он, однако, был занят совершенно иными впечатлениями. Лесная сцена, те две картины, которые он видел в замке на Юге, не давали ему покоя. Но почему этот сюжет преследует его с таким немилосердным упорством? Снова и снова в его душе, как в зеркале, отражалась та сцена на лесной поляне, а стоило ему закрыть глаза, как прекрасное юное лицо незнакомой, окруженной лесными нимфами дамы обретало черты герцогини де Бофор. Все детали и подробности картины вставали перед ним так ясно и четко, словно он видел их только вчера. Тогда, в замке, он столь внимательно разглядывал картины, быть может, только потому, что они поразили его своей схожестью. На берегу ручья стоит дама, окруженная тремя нимфами, и стыдливо прикрывает платком свое лоно. Слева от нее, присев на корточки, расположился, повернувшись лицом к зрителю, онемевший от изумления Пан. В центре полотна другой Пан как ни в чем не бывало играет на флейте. Слева, в глубине картины, на заднем плане благородный рыцарь скачет на коне к оленю, которого собаки уже повалили на землю. Да, сомнений быть не может. Это сцена Актеона из третьей книги «Метаморфоз» Овидия, где описывается жуткий конец племянника Кадма, увидевшего обнаженную купающуюся Диану, которая из мести превратила его в оленя, растерзанного его же собственными собаками. Виньяку даже показалось, что он явственно слышит чеканные строки поэта, когда в его памяти все отчетливее всплывали оживленные воспоминанием картины.
Только вошел он под свод орошенной ручьями пещеры,Нимфы, лишь их увидал мужчина – как были нагими, —Бить себя начали в грудь и своим неожиданным воплемРощу наполнили всю и, крутом столпившись, ДиануТелом прикрыли своим. Однако же ростом богиняВыше сопутниц была и меж них главой выступала —Отсвет бывает такой у облака, если, ударив,Солнце окрасит его, какой у Авроры румянец, —Цвет лица у застигнутой был без одежды Дианы.Но хоть и тесно кругом ее нимф толпа обступала,Боком, однако ж, она обратилась, назад отвернулаЛик;Ужасный конец – найти смерть от зубов собственных псов. На заднем плане картины можно было видеть эту страшную смерть.
…Обступили кругом и, в тело зубами вгрызаясь,В клочья хозяина рвут под обманным обличьем оленя.И лишь когда его жизнь от ран столь многих пресеклась,Молвят – насыщен был гнев колчан носящей Дианы. [9]Но кто был тот рыцарь, въехавший на поляну, изображенную на заднем плане картины? Не отклонился ли здесь художник от мифологического сюжета, чтобы показать того всадника мстителем за проступок Актеона? Да, должно быть, так и есть. Именно поэтому он и придал лицу богини черты герцогини де Бофор. Картина установила аллегорическую связь между тем всадником и Габриэль д'Эстре. Рыцарь – это не кто иной, как сам король Генрих Наваррский. Никто не смеет безнаказанно приблизиться к возлюбленной короля! Предупреждение содержалось в обеих картинах.
9
Перевод С. Шервинского
Это открытие больше всего будоражило Виньяка. Ибо как только он прозрел тот тонкий штрих, который использовал художник, чтобы включить мотив Дианы в представление любви между Наваррой и Габриэль, его пронзила неслыханно дерзкая мысль. В нем крепла уверенность в том, что он понял, какую великолепную идею удалось ему нащупать в обоих живописных изображениях. Да, он внезапно и совершенно случайно отыскал путь, который выведет его из нынешнего жалкого прозябания.
Он отложил в сторону кисть и уставил отсутствующий взгляд в деревянную панель стены. Постепенно мало-помалу в долгие ночные часы выкристаллизовывалась в его душе ясная идея. Ключ к его судьбе спрятан в этом видении. Тайно он начал проникать в него, нащупывая верный след.
Весной свершилось то, о чем всю зиму пророчествовали случайно забредавшие в замок путники. Генриху удалось покорить последнего лотарингского мятежника. Меркер до последней возможности противился всем предложениям посредников и мольбам своей сестры. Избежать победы короля было невозможно, речь шла только о ее цене, и весь вопрос заключался в том, чем удовлетворится король – кровью или деньгами.
Бретонская знать откололась от Меркера и толпой переметнулась на сторону Генриха. Город за городом открывали свои ворота и покорялись королю. Военное столкновение, пережить которое у мятежного герцога не было никакой надежды, казалось неизбежным. Однако вместо мушкетных выстрелов и набата первые дни апреля наполнились огнями фейерверков и свадебной музыкой. Пока толпы любопытных со всех концов провинции осаждали замок Анжер, в богато украшенной часовне священник венчал старшего сына короля Сезара с единственной дочерью Меркера.
Через неделю после этого события двор переместился в Нант. За несколько дней до этого Меркер сдал свой замок. Именно в нем 13 апреля 1598 года герцогиня де Бофор родила Александра, своего второго сына. Она пробыла в Бретани еще несколько недель, чтобы оправиться от родов и представить новым подданным своего старшего сына, который после женитьбы на дочери Меркера стал наместником Бретани.
Приблизительно в это самое время, однажды ночью, Люссак, проснувшись, увидел, что спальное место рядом с ним пустует. Он закрыл глаза, чувствуя, что инстинктивно продолжает прислушиваться – не слышно ли приближающихся шагов. Так прошло несколько минут. Ни один шорох не возвестил о возвращении Виньяка. Тогда Люссак встал и, выйдя на лестницу, поднялся в вестибюль. Здесь тоже было тихо. Лунный свет, проникавший в обширный зал через высоко расположенное окно, наполнял пространство слабым сиянием. Люссак нерешительно сделал пару шагов, остановился и прислушался.