Пушкарь Собинка
Шрифт:
— Зато у меня папка есть… Пошёл к великому князю. Обещал вернуться и нас выкупить из ордынского полону… — Вновь набежали слёзы на Катины глаза: — Только долго нету его… Так ведь придёт? Верно? Он меня очень любит, папка мой!
Заныло сердце у Собинки.
«Ах, дядька Савелий… — подумал с тоской и ненавистью. — Что же ты, гадина этакая, наделал?! Ужо вернусь — сочтёмся…»
И к Кате:
— Ты как сюда попала?
— Спряталась потихоньку от злющей царевичевой жены. Когда все ушли, вылезла — и на этот берег…
—
— Не знаю.
— Всё ж таки? — допытывался Собинка.
— Туда куда-то…
Катя махнула красной замёрзшей ручкой в сторону правого берега.
— Да нет, — принялся объяснять Собинка. — Оттуда они пришли. А вот ушли куда?
— Экий ты непонятливый! — сказала Катя. — Откуда пришли, туда и ушли. В степи свои, в улусы. Куда ж ещё?
Смотрит Собинка в синие Катины глаза. Не может ничего понять.
— Все ушли?
— Все.
— И начальные люди тоже?
Кивает головой в платочке Катя. Спрашивает застенчиво:
— У тебя поесть нет ли чего? Хоть хлеба корочки, а?
Захлопотал Собинка.
— У меня, Катя, съестного полно. Айда в землянку! — открыл дверь. — Входи!
— Тепло тут… — похвалила Катя. И пожаловалась: — Застыла шибко и есть очень хочется.
Быстро разжёг костёр Собинка. Дверь чуток приоткрыл, чтобы дымом меньше щипало глаза.
Из Никифоровой сумки достал хлеба, мяса, сала — всё разом.
Вытащил ножик. Отрезал ломоть хлеба и кусок мяса:
— Ешь!
А Катя уставилась на ножик. Глаз не сводит.
— Откуда он у тебя? И кукла откуда? У меня такая же была. Папаня сделал на меня похожую. Только я потеряла…
Выругал себя мысленно Собинка: экий неловкий! Надо же было нож показать, Евдокимовой дочке напомнить про отца.
— Ты ешь, Катенька! — засуетился Собинка. — Я тебе всё-всё расскажу. Покушай спервоначалу…
Кивнула доверчиво Катя.
— Ладно…
Взяла хлеб с мясом, а руки не держат. Закоченели. Схватил Собинка красные ладошки. Принялся оттирать. Поднёс ко рту. Дышать на них стал.
— Эка, ровно ледышки…
У самого из головы не идут татары. Куда делись? Отчего пошли назад? Может, чтобы ударить в обход, с тылу, как говаривали в полках?
Никак не может поверить, что ушёл хан Ахмат обратно в свои улусы, отступился от русских земель. Начал исподволь расспрашивать Катю. Та, когда руки малость отогрелись, накинулась на Собинкино угощение с жадностью.
— Не торопись. Не отнимет никто… — успокоил.
По Катиному сбивчивому рассказу выходило вот что.
Ждал кого-то хан Ахмат, а тот не пришёл.
Сообразил легко Собинка — речь о великом князе литовском и короле польском Казимире.
Тогда пустил своих воинов на грабежи по соседним землям. И то не помогло. Ударили морозы — коням есть нечего. Обносилось, ободралось ордынское войско, стало голодать. Начался мор. Болезнь неведомая, от которой погибло много воинов. Мамка Катина умерла от неё же.
И когда отошли русские войска, решил хан Ахмат и мурзы его и уланы — великий князь Иван даёт поле, хочет сражаться. А на то уже не было сил у Ахмата. Оттого-то пошла, а потом и побежала Орда в свои степи, улусы.
Так поведала Катя, как могла в свои десять лет, об Ахматовом уходе-бегстве.
Вышел из землянки Собинка.
С неба солнышко улыбается. Угра-река, укрытая снегом, сверкает ослепительной белизной.
Весело кругом.
Будто и солнышко светлое, и голубое ясное небо, и белый пушистый снег понимают — ушли, сбежали окаянные злые вороги. Остановили их у своих земель русские полки!
Глава пятнадцатая
Возвращение
Плывёт над зимней заснеженной Москвой колокольный звон. Праздничный, торжественный.
Вступает в город русское войско, возвращающееся с Угры-реки. Впереди на коне, окружённый стражей и ближними людьми, великий князь Иван III Васильевич.
Среди ратников — старый пушкарь Никифор, Герасим, Андрюшка. Здесь же Собинка. Крепко держит в своей руке маленькую горячую ладошку Евдокимовой дочки Кати. Опасается, как бы не затерялась девочка в ликующей толпе.
Высыпали на улицы москвичи от мала до велика. Шапки вверх кидают.
— Слава! Слава! Слава! — кричат.
Весёлые лица, широкие улыбки, смех и радость повсюду. Незнакомые, чужие люди обнимаются, словно близкие друзья.
Шуточное ли дело: русские войска выстояли против Большой Орды. Не пустили в русские пределы врага!
Колотится сердце у Собинки от счастья. Так бы и пустился вприпрыжку! Но где видано, чтобы пушкарь на одной ножке скакал? Потому сдерживает себя Собинка. Ступает на землю твёрдым мужским шагом.
Вокруг всё знакомое. Только будто стали ветше избы да разваленнее плетни.
Катя крутит головой по сторонам. Ей всё в диковинку. То и дело спрашивает: «Это что?», «А там?».
Объясняет с жаром и готовностью Собинка.
Давно ли так рассказывал Евдокиму? При воспоминании о нём жгучая тоска наполняет грудь. Так и не хватило у Собинки духу поведать девочке правду о её отце и его родном дядьке Савелии. Покривил душой: «Отправился, мол, Евдоким на ордынский берег искать её с мамкой. Не нашедши, понятно, вернётся. Ждать надо». Катя погоревала тогда, но столько сочувствия, а главное, тепла и заботы было в словах её нового друга, что поверила Собинке. Он и Никифора с Герасимом упредил потихоньку, чтоб о Евдокиме при его дочери — ни слова.