Пушкарь Собинка
Шрифт:
Приметив, как опечалился Собинка, спросил Евдоким:
— Мои подарки хранишь ли?
Собинка пожал плечами. Молча показал нож, что на поясе висел.
— А другой?
Молча же Собинка за пазуху полез. Извлёк резную деревянную куклу-девочку.
У Евдокима потеплели глаза.
— Ежели мне и впрямь хочешь помочь, береги её не менее, чем первый подарок.
Вдаль посмотрел, сказал серьёзно, а непонятно:
— Может, тебе и суждено… Кто знает? — Предупредил: — О замысле моём — никому ни слова.
Собинка куклу, с которой,
Знал Собинка: Евдоким попусту слова не бросает. Коли просил сохранить игрушку, есть тому важная причина. Сейчас не говорит — значит, не время.
Дядька Савелий встретил племянника и друга его пытливым взглядом.
Когда отошёл Евдоким, зевнул притворно.
— О чём разговор был? Чего сказывал Евдоким?
Собинка в дядькины блудливые глаза поглядел прямо:
— Толковал про плотницкое ремесло. Скорее бы, говорит, замирился великий князь с ханом. Тяготы военные надоели до смерти. Жизни тихой и покойной, говорит, хочется.
Удовлетворённо хмыкнул дядька Савелий:
— Разумные слова, коли искренни. Великий князь ищет мира с царём-ханом Ахматом. А находятся смутьяны, что тому противятся. Вишь ты, гнать, сказывают, надо Орду с наших земель навсегда. Того в соображенье не приемлют: должны подойти в помощь хану Казимировы войска. Тогда что будем делать? Умён наш государь-батюшка великий князь Иван Васильевич. Ох, умён! И, слава богу, осторожен. Крымского хана натравил на Казимира. Дабы потревожить его южные границы и тем отвлечь от наших с Ордой забот. Царевича же крымского Нордулата и воеводу звенигородского князя Василия Ноздреватого по Волге слал в Ахматовы улусы, дабы сотворить ему докуку в тылу. Всё-то проницательными своими мыслями предусмотрел государь! А болтуны поганые прозвали его бегунком. В трусости оговаривают… Ужо будет им…
«Вот оно что! — смекнул Собинка. — Стало быть, дядечка, в таких слугах ты ходишь у великого князя. Выслушиваешь да выспрашиваешь, а потом доносишь великому князю и его ближним людям? Хорош гусь, ничего не скажешь!»
Передал Собинка весь разговор и свои подозрения Евдокиму.
Ответил тот задумчиво:
— В одном Савелий прав. Умён великий князь Иван Васильевич. Только не по моему нраву такой ум. Осторожность у великого князя близко соседствует с трусостью. А тут ещё сребролюбцы жирные и брюхатые: Ощера с Мамоном. И их подпевалы. Тьфу… — плюнул в сердцах Евдоким. — Будь моя воля, я бы их в один мешок с басурманами — и в прорубь! Что до службы Савелия у великого князя и его окольничего, здесь ты, пожалуй, угадал. И это надобно крепко держать в памяти.
Два дня спустя отправилось посольство великого князя Ивана Васильевича к правителю Большой Орды хану Ахмату. Повезли богатые дары самому хану и людям его близким. Поехал с посольским обозом среди мужичков, приставленных к лошадям, Евдоким. И, что до крайности удивило Собинку, — дядька Савелий тоже. Впрочем, поразмыслив, понял Собинка: хотели жирные и брюхатые иметь в посольстве лишний глаз, своего верного слугу — тайного соглядатая.
А ещё через два дня посольство вернулось обратно. Не принял Ахмат даров. И близкие его, остерегаясь ханского гнева, отказались от них.
Ханское же слово, по слухам, было таково:
— Я пришёл сюда наказать Ивана за то, что он не едет ко мне, не бьёт челом и не платит дани. Пусть сам явится передо мной. Тогда князья наши будут за него просить, и я могу оказать ему милость.
А князья ханские добавили:
— Должно Ивану у царского стремени вымолить себе прощения!
Это была первая новость. И многие русские воины радовались втихомолку: откушал, мол, государь, ханского миру?! Была и вторая: не вернулся с посольством Евдоким.
Встревоженный Собинка — к Савелию, дядька всё-таки. Забегали у того шустрые глазки:
— Тебе-то что до него? Поди, не родня.
— Друг он мне, — сказал коротко Собинка. — А друзья подчас бывают ближе иной родни. И вернее!
Сузились Савельевы глаза. Полоснули Собинку, ровно острым ножом:
— Друзей-приятелей, племянничек, заводить надо с разбором. А то подведёт иной под беду…
— Евдоким не такой…
— Ошибся, племянничек, ты по малолетству в чужом человеке. На поверку обернулся он змеёй подколодной.
Оборвалось всё внутри у Собинки. Испугался не за себя. За Евдокима. Понял: приключилось с ним несчастье. Однако не унизил себя расспросами. Не доставил такой радости Савелию. Молча ждал, что скажет тот далее. Потомив малость, выпалил дядька:
— Ордынским перебежчиком оказался дружок твой!
— Врёшь! — рванул с пояса нож Собинка.
В руках Савелия — татарский кинжал, подобранный Авдюшкой на серпуховской дороге.
— Остынь, племянничек. Охолони малость…
Опомнился Собинка. Опустил нож.
— Так-то лучше… — спрятал кинжал Савелий. — Виданное ли дело: на родного отцова брата — с ножом?!
— Так ведь врёшь всё… — уже с тоской и горечью сказал Собинка. — Какой он перебежчик? Сам знаешь, жена и дочка у него томятся в ордынском плену.
— Вот-вот! — удовлетворённо подхватил Савелий. — Из-за них и решил предать государя нашего. Выслужиться перед Ахматом.
— Где ж он сейчас-то?
— Далече, племянничек! В аду, в геенне огненной. Расплачивается за свои прегрешения! Голову ему отрубили… — Сощурился Савелий угрожающе: — Надо бы известить великого князя и людей, ему близких, что ты был изменнику закадычным дружком. И, верно, посвящён в его замысел. Да так и быть. Возьму грех на душу. Не выдам племянника, неразумного по молодости лет. Помни мою доброту!
— Будь покоен… — с ненавистью процедил Собинка. — Век не забуду! — И, не внимая злобным дядькиным угрозам, зашагал прочь.