Пушкарь Собинка
Шрифт:
А вышло по-другому.
Дрогнула земля. Раскололось небо. Покатился грохот вдоль берега.
Открыл глаза в изумлении Собинка. Понять не может: помер он, и всё видится ему на том свете. Или жив ещё? И всё на этом происходит?
Уразумел — живой, понятно. И спасением обязан Никифору, который в самую пору выстрелил из своей пушки.
И тотчас же — у-ух! — изрыгнула огонь и железо вторая пушка, что стояла по соседству, справа от Вепря.
И снова: у-ух! — словно только и ждала своей
И пошло!
Грохотали пушки, выбрасывая свои смертоносные заряды: ядра железные или каменные и дробовое железо.
Бабах! Бабах! — вторили им пищали, орудия вроде пушек, только жерлами поменьше.
Бах! Бах! Бах! — старались не отставать ручницы, малое огненное оружие, из коего стреляли одиночные пешие али конные ратники.
Едким чёрным дымом заволокло вокруг. Но чуть разогнал-развеял его ветер, стало видно: ордынская конница, которая только что рвалась к русскому берегу, повернула вспять. Дико ржали обезумевшие от страха лошади. Сшибались, топтали друг друга. Летели в воду ханские воины.
А Никифор приказал громко:
— Заряжай ещё, ребята! Дремать опосля будем! Не время сейчас!
Это, вестимо, шутил старый пушкарь. Веселил своих помощников и Собинку. Храбрость их поддерживал.
И опять всё сначала. Заряд пороховой, споро поданный Гришкой и Порфишкой. За ним промасленный пыж-перегородка. Следом — дробовое железо и ещё один лёгкий пыж.
— Отходи!
Запалил Никифор фитиль пушки Вепря. И через некоторое время — у-ух! — новый выстрел, подобный земному грому.
Сколько длился огненный бой, затруднился бы сказать Собинка. Пролетел, кажись, единым мигом. Собинка в нём тоже потрудился. Таскал воду из реки для охлаждения горячего от стрельбы Вепря.
Тот огненный бой, коего никак не ждали в Орде, и решил исход первого сражения.
Отстояли русские пушкари, пищальники и иные огненные стрельцы, вместе с лучниками, броды на реке Угре. Не пустили на свой берег хищное воинство.
Воспрянули духом в русских полках.
— Истинно, не так страшен чёрт, как его малюют! — говорили молодые воины.
На что старые отвечали:
— Цыплят считают осенью…
Однако повеселели и они. Сказывают же: лиха беда начало!
Никифор добродушно подшучивал над Собинкой:
— Небось божий свет с овчинку показался под ордынской стрелой, а?
— Иначе с чего б ему целовать землицу-матушку? Эва, как проворно распластался. Аж упредил быстрого на руку конника! — подхватил Гришка.
Никифор осудил Гришкины слова:
— Тут, милок, зря скалишь зубы. Нашёлся он — не струсил, не растерялся. А это на войне важнее иной раз прочего.
— Всё одно, — отозвался благодарно Собинка. — Кабы не ты, кормил бы я сейчас раков в речке.
— Тоже верно, — усмехнулся Никифор. И похвалил: — Хоть и нерасчётливо, а метко пустил стрелу. Только теперь крепко помни: стрелой воина в железных латах или кольчуге одолеть мудрено.
— Огненным боем надо?
— И со сноровкой к тому же.
Более в тот день враги не пытались перейти реку. Расположились на правом берегу. До самых сумерек сильно тревожили своими тяжёлыми стрелами русские полки. И временами слышались вскрик отчаянный или стон. Означало то, что достигла какого-то бедолагу татарская стрела.
Русские лучники не оставались в долгу. Меткостью спорили с ордынскими. А мастера огненного боя вовсе сеяли среди них панику. Непривычны были их степные кони к огню и грохоту.
Так ничем и закончился для воинства хана Ахмата первый день на Угре. А правильнее бы сказать — кончился поражением. Потому что не добился своей цели Ахмат. Не сумел одолеть русские полки и перейти Угру-реку.
Собинка ночь, как большинство русских воинов, от усталости и волнения проспал непробудным сном.
Пушку и боевые припасы караулили старшие: Гришка с Порфишкой, а более — сам Никифор.
От хитрого противника можно было ожидать всякого. И ночной вылазки-наступления тоже.
Однако обошлось без неё. Совещались ордынские предводители во главе с самим ханом Большой Орды Ахматом. Думали-гадали: как воевать русских с их крепкой обороной и нежданным грозным огненным боем?
Глава девятая
Иного пути нет
Медленно занимался осенний рассвет.
Тучами затянуло небо.
От вчерашнего солнышка нет и следа. Дождик принялся моросить.
Вылез Собинка из-под телеги, где провёл ночь. Поёжился.
— Бррр… Зябко…
Гришка презрительно фыркнул:
— Вояка! С тараканами тебе сражаться на печи!
У Никифора своя забота — порох. Отсыреет — пропало всё. Превратится грозная пушка Вепрь в бесполезный предмет. Хмур потому Никифор. На помощников покрикивает сердито. С тревогой поглядывает в сторону правого берега. Что нового? Какую хитрость удумал враг?
Заряжал пушку с особым тщанием. Пороховую мякоть прежде щупал пальцами, растирал на ладони, подносил к носу — нюхал. Даже пробовал на язык.
Собинке страсть как хотелось проникнуть в тайну порохового дела. Но понимал — не время тревожить Никифора.
День второй выдался горячее и тяжелее первого.
Страшный гнев обрушил хан Ахмат на своих начальных людей за вчерашнее поражение. Иные, по ханскому повелению, были казнены.
И когда ринулась ордынская конница, Никифор сумрачно предупредил: