Пушкарь Собинка

Куликов Геомар Георгиевич

Сыскал Собинка мужиков посольского обоза. Принялся толкаться среди них. В печали горькой тщился дознаться, что же произошло на самом деле. Куда там! Молчат мужики. Не то что стороннего человека, друг друга остерегаются. Вдруг узрел своего старого знакомца, сына боярского Василия Гаврилова. Удивился сперва. Потом рассудил: где ж тому быть, как не подле великого князя Ивана Васильевича?

Слегка под хмельком был Вася Гаврилов, потому весел и добр. Собинку приметил, сам поманил:

— Как жизнь, пушкарь? Слышал,

басурман лихо колотишь!

— Ну уж… — смущённо улыбнулся Собинка. И тут же сообразил: «Вот кто должен всё знать про Евдокима».

Когда спросил Собинка об ордынском пленнике, омрачился челом сын боярский.

— С ним худо, брат, вышло. Невзлюбили его великокняжеские советники Ощера с Мамоном. Вхож стал к государю. Про Орду и ближних ханских людей сведущ был. Потому слушал его государь со вниманием, подолгу расспрашивал. А сам знаешь, каково думал Евдоким об Орде.

Согласно кивнул головой Собинка.

— Сказывал: биться надо, ордынскую власть сбросить на веки вечные.

— Верно! А Ощера с Мамоном — за примирение с ханом. И хоть был Евдоким простым мужиком, они почли за лучшее, для себя, понятно, убрать с дороги неугодного человека. Порадел им тут твой дядька Савелий.

— Как же?

— Выследил да вызнал, что решил Евдоким скрыться из обоза в ордынской стороне. И представил дело так, будто в отместку за жену и дочку намеревался Евдоким убить самого хана. Боярину Товаркову то на руку. Вот, мол, сколь великий князь Иван Васильевич тебе, хану, хочет добра. Твоих тайных врагов, хоть бы и русских, всегда готов выдать головой. Великому же князю, напротив, доложил, будто Евдоким наладился перебежать к Ахмату, а он, Савелий, его перехитрил.

— И поверил великий князь?

— Кто знает? Его не поймёшь.

— Неужто так можно? Взять и погубить человека. Безвинного вовсе!

Сочувственно хлопнул по плечу Василий Гаврилов:

— Эх, парень, такое ли бывает!

Давным-давно отправился по своим делам сын боярский, а потрясённый Собинка стоял в растерянности посреди улицы. Решил, наконец, крепко припомнить при случае Савелию историю с Евдокимом. И рассказать обо всём деду, дабы тот знал, каков есть и на что способен Савелий.

Не попрощавшись ни с кем и никому ничего не сказав, ушёл Собинка уже под вечер из ставки великого князя. Невмоготу было оставаться подле ненавистного дядьки.

Однако ни богатые дары, ни Савельева подлость не помогли договориться с Ахматом.

Прервал переговоры великий князь Иван Васильевич. Ждал братьев, с коими теперь помирился.

А хан Большой Орды Ахмат ожидал своего союзника — великого князя литовского и короля польского Казимира.

И зимы.

Злобился и грозился через послов:

— Угра станет, покроется льдом — буду всем войском на русском берегу!

Глава двенадцатая

Угра стала

Старый пушкарь Никифор в ответ на горестное повествование о Евдокиме хмуро заметил:

— Сволочь твой дядька! Однако пойдёт далеко. Власть привечает таких. За лакомый кусок продадут не токмо соседа — родного отца али мать. А им, жирным и брюхатым, того и надо. Чтоб служил ты не по совести — по корысти. Сами такие. Себе подобных ищут. И, вишь, находят.

— Мне-то теперь как? — спросил Собинка у единственного оставшегося друга и наставника.

— Быть при деле. А дело твоё вон стоит… — указал на Вепря. — Пока зло есть — бить его надо. Не то оно тебя одолеет.

— По мне бы лучше избы рубить, нежели людей…

— Глупой ты, милок. Нешто я родился пушкарём? Нельзя покуда без этого. Может, когда люди будут жить, ровно небесные ангелы, в мире и благолепии. Нам выпал другой удел. За свою землю, за стариков и детей, за самих себя воевать кровью.

— Тяжко, Никифор… — пожаловался Собинка.

— Мне легко?

— Как быть с Евдокимовой роднёй? После смерти его, да по вине-подлости моего дядьки Савелия, я вроде бы в ответе за них.

— Похоже, — согласился Никифор. — Но то впереди. Ищи случай. Коли сильно будешь желать, тебе жизнь даст его непременно. Поверь старику.

Остался Собинка при Вепре с Никифором и Герасимом.

Куда ещё податься? Не к злодею же дядьке Савелию?

Хмурая осень набирала силу.

Всё чаще шли дожди. В иные дни принимался валить мокрый снег. Голыми и беззащитными стояли деревья — белые берёзы, чёрные липы, серые осины. И лишь могучие дубы, зеленоватые от мха, расставаясь с тёплой порой, недовольно шелестели жёсткими листьями. По ночам землю прихватывало морозцем. И утром под ногами хрустел первый тонкий лёд.

Никифор с Герасимом, пока Собинка странствовал в ставку великого князя Ивана Васильевича, соорудили тёплый шалаш. Спали по двое, тесно прижавшись друг к другу. Третий стоял на страже подле Вепря.

Вылез однажды утром Собинка из шалаша — светло кругом. Лёг на землю белый пушистый снег. Проглядывает сквозь него жёлтая трава.

Щёлкает спросонку зубами Собинка. Из дому отбыл летом. Не запасся тёплым. Спасибо, Никифор поделился своей одёжкой. Не в пору Собинке, велика. А всё лучше, чем никакая. Чтобы согреться, принялся прыгать то на одной ноге, то на другой. Дул в кулаки, приговаривал ворчливо:

— Будь он неладен, холодина этакий…

Никифор услышал: