Пушкарь Собинка
Шрифт:
На короткое время вспоминает сейчас Собинка о Евдокиме. Утешает себя и слово себе даёт — а оно у него твёрдое — никогда не оставлять Катю. И так сильно сжимает руку девочки, что та поднимает на него глаза.
— Ты чего? — спрашивает.
Смущается Собинка.
— Да так, — отвечает, — боюсь, кабы не затолкали тебя…
Настаёт пора сворачивать на свою улицу к родному дому. Прощается наспех с Никифором, Герасимом и Андрюшкой.
— Увидимся скоро! — обещает. — Чай, недалече живём!
Вепря-пушку хлопает по зелёному боку.
—
Смеются все: и Никифор, и Герасим, и Андрюшка, и мужики кругом.
Никифор своего молодого помощника за плечи коротко обнял, а потом легонько толкнул в спину:
— Беги! Маманя-то, поди, истомилась. Небось все глаза проглядела, ожидая сыночка!
Заторопился Собинка. Хруст-хруст-хруст! Весело поскрипывает снег. Рядышком спешит, чтобы не отстать, Катя.
Миновали деревянную церковку, три соседних с Глазовыми двора, и увидел Собинка мамку. Верно, давно стояла у ворот. Головной платок и воротник шубы сделались белыми от инея.
Не признала спервоначалу в незнакомо одетом долговязом парне, что ведёт за руку чужую девчонку, родного сына. Скользнула глазами, словно по пустому месту. А приблизились Собинка с Катей, всплеснула руками:
— Батюшки, сыночек! Радость-то какая!
И — слёзы в три ручья от счастья.
Собинка тоже рад — слов нет. Но у него своя забота. Топчется неловко. Обещал Кате, что будет она теперь жить с ними. А ведь это ещё как маманя с отцом, а главное, дед Михей решат…
Спохватилась мамка:
— Да что мы на воле-то стоим? Идёмте в избу… — И словно бы впервые заметила незнакомую девочку: — А ты откуда?
Ждал того вопроса Собинка. Начал торопливо:
— Это, маманя, Евдокимова дочка, Катя. Помнишь, у нас жил ордынский пленник?
— Как не помнить! Где он сам-то?
Трудная задача у Собинки. Правду сказать нельзя и объяснить мамке хочется, что надо, мол, Катю у них оставить.
Но мамке не до Евдокима сейчас и его дочки. Сыночек любимый, Собинка, вернулся живой-здоровый. Потому, спросивши о Евдокиме, забыла мамка свой вопрос тотчас же, к великому облегчению Собинки.
— Идите, идите, мои милые! — пропустила вперёд Собинку с Катей. — Не чаяла дождаться!
Истово крестилась мамка и говорила без умолку:
— Все оченьки проглядела, всей душенькой изболелась…
Кажется Собинке, что и мамка вроде бы ниже стала, и изба их уменьшилась в размерах и словно бы состарилась. А много ли времени прошло?
Вечером в просторной избе Глазовых народу не менее, чем весной, когда прибыл ордынский пленник Евдоким. Собинка — в красном углу, на дедовом месте. Сам дед туда посадил:
— Ты у нас ноне самый главный… — то ли в шутку, то ли всерьёз сказал.
Из бани только что Собинка. На нём рубаха, порты — всё чистое, мамкиными руками выстиранное
Тут же Авдюшка. Первые слова, коими встретил Собинку:
— Чего привёз? Поди, денег много? И добра всякого? Покажи!
Даже Собинка, зная братца, подивился:
— Откуда деньги али ещё что?
Презрительно фыркнул Авдюшка:
— С войны завсегда чего ни то привозят. — И добавил ехидно: — Те, у кого на плечах голова есть, вестимо…
Сейчас Авдюшка сидел на дальнем конце стола и раскрывши рот глазел на Катю. Шибко нравилась ему Евдокимова дочка.
Повесть Собинкину о том, как не пустили русские полки Ахмата через Угру-реку, слушали внимательно и ребятишки малые, и бабы, и взрослые мужики, старики. Дедуня по такому случаю слез с печки и сел возле Собинки.
Всё рассказал Собинка. И про первый день, когда враги пытались переправиться через Угру-реку и были отбиты русскими лучниками и огненными стрельцами. И про дни другие, когда был убит Порфишка и ранен Никифор, а ханские вои снова отогнаны и оборона по реке Угре оказалась для них непреодолимой.
Множество вопросов было задано Собинке. И на все он ответил толково и обстоятельно.
— Сам-то как воевал, скажи! — вмешался в разговор дедуня, молчавший до сей поры. — По кустам не бегал, не прятался?
Замялся Собинка. Как про себя рассказывать?
И вдруг помощь нежданная-негаданная. Из дверей — должно, только пришёл, но дедунин вопрос слышал — Савелий своим громким голосом:
— Он у нас удалец-молодец! Басурман из своей пушки побил несчётно!
Оборотились все разом к двери. Шум поднялся. Обнимают Савелия. И уж вокруг него развесёлая толчея и приветственные возгласы.
А Савелий, которому разом дали дорогу, подошёл к столу. На иконы перекрестился. Дедуне поклонился в пояс. С отцом своим, дедом Михеем, и братом Григорием расцеловался троекратно. И по дедову слову сел подле Собинки.
Пошли тут новые рассказы. И куда до них Собинке!
Первым человеком, по этим басням, выходил на Угре Савелий. Он и врагов бил более всех, и стоял ближе других к великому князю Ивану Васильевичу и окольничему его. И великий князь Иван Иванович внимал его словам.
Чего только не молол своим шелудивым языком Савелий! И тут же, дабы племянника задобрить и обезоружить, про него нет-нет да новое похвальное слово.
Сидит Собинка точно на горячих угольях. А что делать — не знает. Оборвать хвастливого дядьку — вроде бы и впрямь выказать чёрную неблагодарность. Не одного себя выставляет — Собинку тоже. И о нём — всё правда.
Пока раздумывал так Собинка, добрался Савелий до очередной своей заслуги перед великим князем. Принялся рассказывать, как умом и хитростью погубил врага его, изменника и перебежчика Евдокима. Думал, и тут промолчит племянник, не станет за давностью ворошить тёмное дело. Не знал, что в избе под защитой Собинки находится Евдокимова дочка Катя. Просчитался.