Пушки и колокола
Шрифт:
– Ну будь по-твоему. Раз так, то уже не зря, – добродушно улыбнулся пожилой человек, радуясь реакции паренька, а тот, разошедшись, продолжал:
– А народу сколько от смерти голодной уберег? Вон на диковинах твоих сколько мастеровых рукам заботу нашли: Лель, Никодим, Отяба, Ивашка со Стенькой Вольговичи, Ерш, – загибая пальцы, суетился парень. – Не ты ежели бы, так и сгинули бы мастера те! А ты их накормил, приютил да к делу пристроил. А почему все? Да промысел на то Божий! Так, знать, все и должно быть. И здесь все ладно, и тебя из срама забрали. Все почему? Да потому, как светлый ты, Никола, человек.
– Если
А и впрямь устал Николай Сергеевич. Умаялся. И по задумкам – заботы да хлопотня, и по дому с женкой да младенцами. Помогал Аленке, попутно поражаясь тому, как похожи многие процедуры. Пеленания те же самые, например. С ходу отказавшись от предложенного сукна, Алена из ветхих рубах сладила добротные мягкие пеленки и теперь, бережно укутывая крох, напевала: «Растите, богатыри, не горбаты, не кривы. Ручки, ножки, не кривитесь, прямые будьте, да не косолапы». Сам же процесс пеленания практически один в один повторял тот, с которым Николай Сергеевич уже знаком был, поперву сыновей в пеленки закутывая, ну а потом еще и с внучкой хлопоча.
Тут же и люльку смастерил трудовик, оказавшийся не готовый к появлению двойни, и теперь подвязанные к крюку на потолке мерно покачивались две кроватки, в которых посапывали туго укутанные карапузы. Так, где делом, а где и словом поддерживая, суетился все Николай Сергеевич и по дому. С купаниями, правда, – беда. Аленка тут мужа не подпустила ни на шаг. И хоть покоробило это преподавателя, а в споры не полез, вопреки привычке своей, решив, что тут правильней оставить все на усмотрение женщины, тем более что оно еще и на суеверия ох как завязано все было, хоть и странно для преподавателя. Вроде как и крестятся все да в церковь ходят, а страхи – еще из язычества. Поначалу раздражало его это, однако, и так и эдак на тему эту подумав, решил пришелец, что нечего на других пенять, у самого причуд хватало, еще как в Подмосковье жил и работал. И решив так, полностью положился на знания Аленкины, справедливо полагая, что женщина по умолчанию ведает больше, чем мужчина.
А тут – Василий Дмитриевич с напоминанием: когда лодьи будут? Понятно, что отнекаться традиционно попытался преподаватель. Мол, княженыш, и лето на излете, и не подготовились совсем.
– А иначе и не подготовимся, – с отцовской решительностью отвечал тот. – Выйдем, да на месте уже и думать будем.
– Так, может, со следующей весны? Чего ехать-то, раз на месяц всего? Тут, вон, и не готово ничего, и страда скоро: урожай диковин снимать уже время! – попытался возразить пришелец, страсть как не желавший Аленку с двойней на руках оставлять.
– Мастеровых я кликну, им шибко много времени не надо. А с урожаем и без тебя управятся. В монастыре Троицком сладили, так, значит, сейчас и тем паче перебьются. Чай не дети немощные.
Ответить было нечего. Выругавшись втихаря, отправился преподаватель наказы княжича выполнять. Поначалу, правда, к Дмитрию Ивановичу за советом: как, мол, рассудишь? Но тот, и без того замотанный в последние дни, лишь отмахнулся: обещал, так и делай. Мастеров только дал из тех, что в лодейном деле толк знали, да наказ им сразу же: два дня на сборы, и езжайте. Чтобы, как Никола с юнцами придет, и три лодьи готовы были, и шатры разбиты.
В назначенное время
Утром следующего дня Ждан, Матвейка и Николай Сергеевич вышли в поле. Энергично работая косой-литовкой, преподаватель мерно снимал урожай, оставляя корячившимся позади парням колосья собирать да в снопы их вязать. Управились живо, до солнцепека еще. Не в силах больше ждать, преподаватель, собрав колосков, принялся вручную разбивать их, пытаясь оценить: а крупней те стали или нет?
– Гляди-ка, Никола, – восхищенно прошептал пристроившийся рядышком Милован. – Крупны родимые!
– Думаешь? – и так и сяк разглядывая горку зерен, задумчиво отвечал преподаватель. – А по мне, такие же. Разве больше, чем были?
– Мож, и такие же, да мелочи-невелички почитай и нет. – Тут Булыцкий согласился. Шелухи гораздо меньше. По крайней мере, визуально и с тех колосьев, что подняли с земли.
– Ты, Ждан, тогда так делай, – налюбовавшись, отвечал Николай Сергеевич. – Суши да молоти все, да самые крупные высматривай. Их – в отдельный горшок, да на следующий год засеивать на полях всех. Мелочь – в каши.
– Мож, кому отдать?
– Мож, и отдадим. Да то, как я вернусь, решим.
– Добро, Никола.
Тут даже и Матвейка взглянуть подошел, особенно никогда не любопытствовавший; его и сила вся в разухабистости да исполнительности. Сказано: «сделать так» – и делает себе. Сказано: «изучать» – изучает. За то и приставлен был к главному агроному, хотя и не уверен был Булыцкий, что правильный тот выбор.
– Давай, Ждан, еще обожди дней семь да картошку снимай. И бумага! Без нее – никак! Не подведешь?
– Не подведу, Никола, – уверенно кивнул парень.
– Вот и ладно. Тогда на мельницу дуй. И я… На домну только загляну.
– Добро, Никола, – подбоченясь, отвечал парень.
Остаток дня пробегал, хлопоча по хозяйству. То на мельницу, то на пилораму, то на домну… и везде – пожар.
На мельнице тряпки во фракцию перемололись да растолклись в ступке еще недели две назад, да только новая беда: на что и как просеять получившуюся массу? Обычные сита, из лыка сделанные, хороши были только для муки просеивания, а для вязкой влажной массы не пошли; забивались быстро. Лыко, живо влаги напитав, разбухало, не пропуская далее желеобразную субстанцию. И так и сяк поковырявшись, плюнул на все преподаватель и решил, уподобившись поварам из блинных, размазывать массу вручную, пользуясь хитрыми «приспособами»: палочками для клейстера. Ну худо-бедно что-то получилось.