Пушки заговорили (Преображение России - 6)
Шрифт:
Исполняя приказ командира корпуса, генерала Экка, Горбацкий еще с раннего утра направил шесть батальонов своей первой бригады в охват левого фланга австрийцев и от этого маневра, а совсем не от лобовой атаки третьего полка, ожидал решительных результатов, поэтому новый артиллерийский огонь был открыт им не сразу, что выводило из себя Черепанова, и он кричал Мирному:
– Что же это, а? Ведь расстреливают людей!.. На выбор бьют!.. Не перебит ли провод!
– Поручик Плотицын! В штаб дивизии!
– кричал Мирный.
Батареи заговорили снова, в бинокль видно было, что снаряды ложились по линии австрийских окопов, однако несколько минут еще пулеметы оттуда строчили по-прежнему, а пули бойко, как град, стучали в накатник блиндажа, ненадежный, наскоро уложенный и слабо присыпанный землей, почему высокий Черепанов, как и его адъютант, пригнулся, насколько мог, не выпуская, впрочем, из рук бинокля.
Командиром первого батальона был подполковник Мышастов - сильно седой и в очках. Человек тоже длинный, он имел нестроевую привычку горбиться, нежно любил свое небольшое семейство и бильярд в офицерском собрании, но Черепанов, как ни силился, не мог представить его теперь там, с ротами своего батальона. На смотрах Мышастов никогда его не подводил - у него в ротах все было в образцовом порядке, а как он сам теперь, сам-то он как? Ведь он в первый раз в бою за всю свою службу!..
Вскакивает вдруг подпоручик Плотицын и к нему, Черепанову, - с рукой у козырька, с подброшенными бровями:
– Начальник дивизии приказал - второй и третий батальоны в атаку, господин полковник!
– Передать командирам батальонов!
– зычно кричит Черепанов и зачем-то кладет при этом правую руку на кобуру револьвера, точно готовясь и сам покинуть блиндаж, раз большая часть полка идет в атаку.
Во втором батальоне (его как-то сразу весь представил Черепанов, будто он стоит на лагерном плацу со своим командиром, подполковником Диковым, впереди) больше порядка, чем в третьем, но почему-то кажется Черепанову, что третий батальон, где командиром подполковник Кубарев, отличится в этот день.
Лысый, крутощекий Кубарев, у которого даже бородка имеет запьянцовский вид, всегда бывал хорош во время торжественных обедов в офицерском собрании, когда нужно было говорить тосты и вообще подогревать чувства, и он на "ты" с любым подпоручиком, но почему-то в его батальоне народ казался всегда Черепанову куда более лихим, чем у Дикова, хотя сам Диков - фуражка на затылке, красное лицо с ястребиным носом вздернуто, голос резкий, - и имел очень воинственный вид.
– А почему же не сразу, а?
– вдруг обратился к Мирному Черепанов.
– Что "не сразу"?
– не понял Мирный.
– Ну "что" - все три батальона... с самого начала... а только один первый?
– Думал - хватит одного, - объяснил адъютант, а Черепанов кивнул бородой кверху и сказал с расстановкой:
– Индюк тоже... думал-думал... взял да издох.
Сам же он в это время усиленно думал, идти ли ему тоже из блиндажа вместе с ближайшим к нему вторым батальоном, или остаться; спросить об этом своего адъютанта он не решался, а прямого приказа об этом пока не получал.
Он мог бы спросить самого начальника дивизии, где ему быть, раз атаку будет вести весь полк, но счел неудобным спрашивать о том, что предполагалось известным ему самому, как командиру отдельной части.
Да и некогда уж было спрашивать: дальше все пошло гораздо быстрее, чем он представлял.
Первый полк и два батальона второго обошли левый фланг австрийских позиций; Черепанов не знал об этом и своему третьему батальону, который вел на окопы противника неосновательный Кубарев, приписал успех этого первого в своей жизни боя.
Когда в розоватом дыму от австрийских снарядов, делавшем все впереди фантастичным, бежали, вопя "ура", тысячи человек его полка, старый, долгобородый полковник не мог уже устоять в своем блиндаже: он выскочил наружу, несмотря на трескотню пулеметов и винтовок.
Все-таки он подлинный хозяин полка, этого отнять у него никто бы не мог, как никто бы не мог убедить его в тот момент, что не он, стоя сзади, ведет в бой свои батальоны. Подняв правый кулак и весь напрягаясь до красноты шеи, он тоже кричал "ура", - он не отделял себя от своих солдат и офицеров, не замечая даже, как многие падали, следил только за тем, как сокращалось расстояние между его людьми и линией австрийских окопов, и вот тогда-то он заметил успех третьего батальона.
И когда рядом с ним вытянулся длинный и тонкий поручик Мирный, только что вышедший из блиндажа, он крикнул ему радостно:
– Каков Кубарев, а! Посмотрите!
На это Мирный отрапортовал, подняв к козырьку руку:
– Господин полковник, получена телефонограмма: подполковник Кубарев убит.
Черепанов вздернул мохнатые брови, вздернул плечи и непроизвольно перекрестился мелким крестом.
Встречный бой двух авангардных отрядов закончился победой дивизии генерала Горбацкого, но маневр его не мог, разумеется, застичь врасплох австрийцев: они отступили, очень искусно прикрываясь рощей, фольварками и складками местности за ними. Хорошо помог им и висевший длинным полотнищем густой белый дым от разрывов русских снарядов. Впереди шли их батареи, за ними пехота форсированным маршем.
Горбацкий не отдал приказа преследовать отступающих; он решил, что его дивизия заслужила отдых, взяв позиции противника и около четырехсот пленных, из которых большинство были чехи.
Он приехал сам осмотреть позиции, которые занял.
Это был толстый, внушительного вида старик, давно уже привыкший в себе не сомневаться, но зато сомневаться во всех своих подчиненных, почему и смотреть на них не иначе как исподлобья, говорить с ними нарочито сиплым голосом и даже когда приходилось "благодарить за службу", то выкрикивать это с такой наигранной интонацией, как будто за благодарностью непременно должно было последовать весьма многозначительное "но".
Таким генерала Горбацкого уже несколько лет знал Черепанов, таким увидел его тут же после боя: ведь генерал был во время боя далеко в своем штабе и приехал на лимузине, что же в нем могло измениться?
Верхние веки его казались тяжелыми от двух черных бородавок на них, щели глаз узки еще и от зыбких мешков под глазами; в прозор между двух лопастей серой, как волчья шерсть, бороды мерцал орден.
Черепанов, делая твердые широкие шаги, подошел к нему с рапортом:
– Ваше превосходительство, вверенным мне полком противостоявшие позиции неприятеля взяты!