Пушки заговорили (Преображение России - 6)
Шрифт:
Если бы Сыромолотов спросил о них, чем они заняты, поручик Мирный ответил бы, что они держат связь с батареей, с командирами батальонов, со штабом начальника дивизии... Сыромолотов сказал бы про себя: "Вон они какие!" - и присмотрелся бы к ним с большим вниманием.
Но в том, что произошло бы перед его глазами спустя не более полчаса, он ничего бы не понял и не привел бы в ясность, необходимую для художника, однако это неясно было довольно долгое время и для полковника Черепанова и даже для самого поручика Мирного, его адъютанта.
VI
Связь действовала исправно, и начальник дивизии, генерал-лейтенант Горбацкий, найдя почему-то ровно в десять часов утра артиллерийскую подготовку вполне законченной, передал по телефону, что полк Черепанова должен "атаковать противника на своем участке и выбить его из занимаемых им позиций".
Правда, в это время господский дом уже пылко горел, зажженный русскими снарядами; легкие батареи австрийцев не то что были вполне приведены в молчание, но отвечали слабо: несколько орудий там было явно подбито, так как недостатка снарядов быть не могло; в рощу падало много снарядов, и она даже и не в бинокль казалась теперь поредевшей, обитой; и все-таки трудно было заранее решить, как будет вести себя противник.
Не было заметно, чтобы он оставил свои окопы, - значит, он так же не был сбит русским артиллерийским огнем, как и русские солдаты огнем австрийцев, несмотря на свои потери.
Но приказ начальника дивизии должен был быть выполнен, и первый батальон полка начал атаку.
Это был уже не тот батальон, который двигался по пыльным дорогам сперва в Подолии, потом, перейдя Збруч, в Галиции: он стал меньше, усох за эти два часа артиллерийского боя, от которого заложило уши полковнику Черепанову и грохот стоял в голове. Хотя он переживал первый настоящий - не на маневрах бой за всю свою жизнь, до этого никому не было дела: он должен был, как командир полка, забыть о себе и видеть, а если не видеть, то чувствовать весь свой полк и направлять все его движения.
Конечно, Черепанов был привычный, потому что давний уже хозяин полка, который обыкновенно ежегодно осенью убывал на несколько сот человек, уходивших в запас, и прибывал на столько же новобранцев. Эти приливы и отливы были регулярны, неизбежны, законны, как в открытых морях или на берегах океанов.
Случалось, что умирал от болезни тот или иной офицер, и его было жаль, но место умершего тут же замещал кто-либо равный в чине из своих или прикомандированных, и жизнь полка текла без перебоев: была потеря человека, но не было убыли в офицерском составе.
Когда же тут, перед позицией противника, которого надо сейчас выбить, Черепанов в своем наскоро вырытом и плохо прикрытом блиндаже узнал, что убит осколком снаряда командир первой роты, капитан Жудин - молодчина, силач, огромный и бравый, державший свою роту, красу полка, в крепких руках, - он крякнул, вобрал голову в плечи и сделал гримасу боли.
Это была уже потеря большая, невозвратимая и когда же? Перед самой рукопашной, когда должен показать себя полк!.. Кто же теперь поведет первую роту, то есть в сущности весь батальон в атаку? Поручик Середа-Сорокин? неплохой офицер, однако куда же ему до Жудина... Охотник за зайцами, но каков будет против австрийцев, - вопрос.
Вслед за первой плохой вестью пришла в его блиндаж вторая: тяжело ранен в голову командир четвертой роты, штабс-капитан Венцславович, тот, который стрелял без промаха и выбил первый приз на офицерской стрельбе из винтовки при штабе дивизии! И, кроме того, там, в четвертой, снаряд вывел из строя до двадцати человек сразу, вместе с фельдфебелем Гришиным, тоже прекрасным стрелком.
Потери оказались и в других батальонах - первые потери за всю его службу, потери невозместимые и как раз тогда, когда нужна именно вся сила полка! От этого и сам он, Черепанов, стал как будто меньше ростом в собственном представлении, усох, обессилел.
Он обратился было взглядом за помощью к своему адъютанту, но поручик Мирный влип глазами туда, где поднимались в атаку роты первого батальона. Черепанов вспоминал отчетливо, что до окопов противника бежать цепям батальона не меньше двухсот шагов, и похолодел, услышав частую, сразу начавшуюся строчку австрийских пулеметов...
В бинокль было видно, как метнулся было за цепочкой своих солдат длинный и тонкий, с гусачьей шеей, Середа-Сорокин и вдруг взмахнул зачем-то рукой, перевернулся на месте и упал; через два-три момента, не успев сделать и десяти шагов в сторону противника, стали падать там и здесь, наконец повалились все поднятые было в атаку.
– Что это, а?.. Что это?
– оторопело крикнул Черепанов Мирному.
– Пулеметы!
– крикнул Мирный.
– Убиты?
– крикнул Черепанов.
– Залегли!
– крикнул Мирный.
– Залегли?
– самого себя спросил недоверчиво Черепанов и снова: Залегли?
– уже с оттенком надежды, что действительно залегли, а совсем не убиты, и то, что многие как будто подпрыгивают на земле, он тут же объяснил свойственным каждому человеку желанием устроиться за кочкой или за камнем, так, чтобы не быть заметным, чтобы пули летели выше головы...
– Окапываются, что ли?
– спросил он Мирного, повысив голос, но Мирный ничего не ответил, - может быть, сделал вид, что не расслышал.
Но вот он оторвался от бинокля, - он услышал, как пули стучат в передние бревна их блиндажа... Он закричал во весь голос:
– А что же молчат наши батареи?!
– Передать на батареи, чтобы огонь!
– закричал и Черепанов в сторону связистов.
– В штаб начальника дивизии!
– поправил его адъютант.
– Начальнику дивизии!
– поправился Черепанов.
Подпоручик Плотицын, который поднялся было, чтобы из-за спины адъютанта посмотреть, как идет атака, кинулся к аппарату и мгновенно сел снова, поджав ноги.
V
Полк Черепанова был третьим полком дивизии генерал-лейтенанта Горбацкого, и перед войной офицеры и солдаты в нем носили фуражки с белыми околышами, тогда как в первом полку - с красными, во втором - с синими, в четвертом - с черными. Перед смотрами, бывало, в роты отпускался мел, чтобы "подрепертить" околыши, которые были очень марки.