Пушки заговорили (Преображение России - 6)
Шрифт:
Однако он не знал адреса Нади, и первое, куда он направился из "Пале-Рояля", было - адресный стол.
Невский проспект неизменно захватывал его и раньше, когда бы он на нем ни появлялся; теперь же, после долгой безвыездной жизни в провинции, он не мог не поразить его своей неизменной строгой красотой. Обилие же на нем офицеров заставило его сказать про себя: "Ого! Здесь даже неудобно быть штатским!.. Точно ты какой-то жулик или иностранец, что в иных случаях похуже, чем жулик".
Он заметил, что извозчиков теперь стояло на углах улиц гораздо меньше, чем прежде; одного из них ему пришлось нанять, чтобы доехать до адресного стола.
Петербург,
Четырех- и пятиэтажные дома, стоявшие так плотно, что казались одним длиннейшим домом, разнообразно окрашенным, и те проплывали перед ним, как подсказывала их появление память. Вагоны трамвая и многочисленные машины шли туда и сюда, в обе стороны этой широкой, прямой, красивейшей улицы, как будто они были те самые, какие шли тогда, в последний день его питерской жизни. В довершение всего и день этот оказался таким же редкостным для Петербурга: солнечным, тихим, даже, пожалуй, жарким (он уезжал когда-то отсюда тоже в августе), точно внезапно помолодел он на несколько лет или видел длинный запутанный сон и вдруг проснулся.
Извозчик тоже оказался не южного суетливого склада, а подлинный питерец - деловой, молчаливый, отлично знающий, как надо ехать к адресному столу.
Странно, пожалуй, даже было ему сознавать в себе то, что ведь это именно Петербург, с его Академией художеств, воспитал в нем уменье ценить и учитывать время - совершенно неведомое русской провинции уменье, что даже и замкнутость его, быть может, тоже воспитана в нем Петербургом, основанным и устроенным самым деловым из русских царей.
Воздух эпохи был - напряженный труд, и Сыромолотов именно здесь, в столице, почувствовал, что дышит воздухом эпохи.
II
Получив адрес Надежды Васильевны Невредимовой, Алексей Фомич не сразу отправился к ней: было очень много, на что хотелось ему посмотреть, и он до вечера ездил на трамвае и ходил, впиваясь во все глазами, как это было свойственно ему, художнику.
Надя и Нюра были дома, когда постучал он к ним в дверь и спросил: "Можно?"
Отворила дверь Нюра и ахнула от неожиданности, увидев того, кого никак, конечно, не ожидала увидеть, а Надя растерялась так, что не была в состоянии даже ахнуть.
Пришлось заговорить самому Сыромолотову, и он сказал:
– Когда началась такая гроза, то... даже и матерые дубы вырывает она с корнем! Здравствуйте, Надя!.. А это, конечно, ваша сестрица младшая! Очень рад вас видеть вместе! Очень рад!
– Алексей Фомич?.. Как же вы это?
– едва прошелестела Надя, а Нюра догадливо взялась за стул и слегка его подвинула к Сыромолотову:
– Садитесь, пожалуйста.
Не менее догадливо тот немедленно сел, повесив на вешалке сверх кофточки Нади свою широкополую шляпу.
Так произошло его вторжение в комнату сестер Невредимовых, и наступил момент необходимых объяснений, как, почему и зачем он появился в Петербурге.
Вечер был еще достаточно светлый - до огней оставалось еще не меньше часа. Обведя глазами всю комнату, Алексей Фомич слегка подмигнул Наде:
– Так-то вот бывает на свете! Илья Муромец тоже сиднем сидел тридцать лет, пока его не сковырнули. Ну, а уж когда сковырнули, ничего не поделаешь - совершай подвиги, Илья Муромец!
– Вы думаете ехать на войну?
– почти восторженно спросила Нюра. Надя же совершенно округлила глаза, удивившись:
– Неужели, Алексей Фомич? На войну?
– Была у меня такая мысль, - очень серьезно с виду ответил им обеим, глядя то на ту, то на другую, Алексей Фомич.
– Однако я на этой мысли не удержался. Отчасти ваш дедушка виноват в этом: он меня разубедил.
– Дедушка? Неужели? Вы с ним говорили, значит? Когда?
– заговорили сестры, перебивая одна другую.
– Заходил к вашему дедушке, да, да, заходил... Познакомился и с вашей мамой и с вашими двумя братьями, милые оказались люди, - очень искренним тоном сказал Алексей Фомич, обращаясь к одной только Наде.
– Поговорили кое о чем, письмо вашей сестры старшей там читали...
– Получили там письмо?
– так и вскочила с места Нюра.
– А где же она, автор письма?
– спросил Сыромолотов.
– Уехала уж в Смоленск, в свою гимназию.
– А-а, да, да, - она ведь учительница... А ваши другие братья? Кажется, трое, и все - на фронте? Писали?
Надя уловила в тоне Сыромолотова неподдельное участие, и ей стало сразу как-то легко и просто.
– Алексей Фомич, - сказала она, - я все никак не могу отделаться от какой-то... Но это чепуха, конечно!.. Я хотела выразиться: от неловкости, неловкость уже прошла... Вы, конечно, по своим делам приехали, а что касается братьев, то пока ничего такого... Это ведь мы с Нюрой живем в комнате Николая, старшего брата, - он прапорщик, теперь должен быть в Пруссии... И Петя там же, он просто рядовой, - только они не вместе... А Вася, он полковой врач, он теперь в Галиции.
– Гм, вот так знай наших!
– восхитился Алексей Фомич.
– Буквально у вас, значит, целый взвод одних только братьев! Не считая полувзвода сестер... Шутка ли было воспитать такое войско, а? Нет, как хотите, а ваша мамаша - замечательная женщина. Я к ней присматривался с большим любопытством, когда был у нее в доме.
– А вы, значит, действительно были там у нас в доме?
– спросила Нюра, но тут же добавила: - Я, конечно, верю вам, что были, только...
– и покраснела, не договорив.
– Только не можете догадаться, зачем именно я заходил, - досказал за нее Сыромолотов.
– А, видите ли, штука вся в том, что художник, когда пишет жанровую картину, бывает людоедом... Что? Испугались? То-то!.. Пожирает людей в несметных количествах, и все ему кажется, что не сыт, что еще бы съесть дюжинку... Дело, знаете ли, простое: лицо и фигура, попавшие на картину, так ведь на ней и останутся, пока холст цел. А почему же вот это именно лицо? А почему вот эта фигура? Потому только, что под рукой не было более подходящих? Гм, гм, а вдруг есть они где-нибудь около тебя, а ты, рохля, просто не видел, - не искал, поэтому не видел! А ты поищи-ка! Не будь свистуном, которому все равно кого писать, лишь бы белых мест на холсте не оставалось. Встань-ка из-за мольберта да поищи хорошенько!.. Иванов для своего "Явления Христа народу" в Палестину поехал, а ты хотя бы около себя людей посмотрел, - может быть, нашел бы более подходящих, чем тебе представляются, - так-то! В конце концов это и называется искать, а что же еще? Вот поэтому я и воспользовался предлогом посмотреть еще и еще новых для меня людей - Невредимовых. И все-таки мне посчастливилось увидеть и вашу маму, и вашего дедушку, и двух ваших братьев студентов, и... как бы вам сказать, - кое-кто из вас уже идет у меня на холсте, да, да, - вот что должен я вам доложить, красавица!