Пушки заговорили (Преображение России - 6)
Шрифт:
Что ни говори, а положение создалось трудное даже и для самого царя, раз началась мировая война, и приезд в Москву обдуман был всесторонне.
Правда, столь же всесторонне было обдумано однажды в начале его царения подобное же "единение с народом", и в той же Москве, но окончилось оно весьма плачевно. Это было в дни коронации, когда народ кинулся до того ревностно "единиться с царем", что тысячи людей были задавлены и тысячи изувечены на Ходынском поле под Москвою.
Впрочем, это событие не сорвало заранее намеченных празднеств, и царь в этот же день вечером был на балу в кремлевском дворце.
9 января 1905 года в Петербурге уже,
Теперь царь приехал в Москву, подкупленный манифестациями в Петербурге по случаю объявления Германией войны России.
В столице понимали одно: враг заведомо очень силен, значит, родина, Россия, в большой опасности. Люди вышли на улицы, чтобы убедиться в своей сплоченности, в своем общем желании защитить землю отцов и дедов. Люди захотели услышать от тех, кто ими правил, готовы ли они к защите русской земли, не будет ли снова того же позора, какой постиг уже русское оружие в совсем недавней войне на Дальнем Востоке.
Обеспокоенные будущим, вышли на улицы Петербурга жители, толпившиеся тогда и перед военным министерством, и перед Адмиралтейством, и перед Зимним дворцом, где, как правильно и предполагалось ими, сосредоточены были и все данные о русских силах и все планы защиты русской земли.
Царь же занес это на свой личный счет и захотел увидеть такие же проявления преданности себе народа и в сердце России, в Москве.
Если бывший друг его, а нынешний противник кайзер Вильгельм сделал себя верховным главнокомандующим всех сухопутных, морских и воздушных сил Германии, то как же было не ответить на этот шаг "кузена Вилли" подобным же шагом? И, назначив верховным главнокомандующим своего дядю, Николая Николаевича, царь тем не менее объявил, что в свое время во главе своей армии станет он сам.
Пока, значит, такое время еще не наступило, - ведь война только что началась, - но народ должен твердо знать, что человек наивысших военных дарований - это его император, и в нужный момент эти свои дарования он проявит. Но народ в сердце России должен видеть воочию своего царя полководца в будущем, и вот - смотрите, любуйтесь им - он в Москве, и все сорок сороков московских церквей встречают его восторженным праздничным трезвоном.
Московский градоначальник генерал Адрианов велел напечатать и расклеить по всем видным местам обращение к москвичам, в котором доступ публики в Кремль объявлялся вполне свободным и даже "на площадь Архангельского собора публика будет допускаться без всяких билетов".
Разумеется, плотные ряды войск служили надежным барьером между публикой и царем, и малейшая возможность каких-либо "беспорядков" была бы тщательно предотвращена усиленными нарядами полиции и жандармов. Кроме того, были протянуты толстые канаты, назначение которых было "сдерживать энтузиазм толпы".
При расследовании катастрофы на Ходынском поле было установлено, что тысячи задавленных насмерть прижаты были к прочным деревянным стойкам, за которыми стояли чиновники, раздававшие царские подарки - грошовые стаканы с вензелем царя "Н". Канаты сочтены были теперь менее опасными для здоровья москвичей, хотя стремление к единению с царем должно было достичь такого же высокого подъема.
Одна газета в день приезда царя - 4 августа - писала об этом так: "Сегодня ликование Москвы достигнет
Сигнал к трезвону всемосковскому был подан с колокольни Ивана Великого к третьему часу дня: гулко ударили там в тысячепудовый колокол, и потом залилась звоном Москва в знак того, что с Александровского вокзала, куда прибыл царский поезд, двинулись уже один за другим экипажи и машины к Кремлю.
Публика, с полудня терпеливо дожидавшаяся "высокоисторического" события, успела уже промокнуть под дождем, на который очень скора бывает первопрестольная столица летом, но утешала себя тем, что "при каждом важном событии дождь - это к счастью".
Впрочем, так говорили только счастливые обладатели непромокаемых плащей и зонтов, а не имевшие ни тех, ни других были настроены гораздо более мрачно и переругивались с теми, кто около них в непроходимой тесноте раскрывал зонтики:
– Послушайте! Это черт знает что! Вы мне глаза выколете своим зонтом!
– Ну, так уж и выколю! Глупости какие!
– Непременно выколете, я вам говорю! Сверните зонтик!
– Ну да, ждите! Так я и свернула!
– Послушайте! С вашего зонта льет на меня, как из трубы водосточной!
– А вам разве не все равно, откуда на вас льет, с зонта или с неба?
– Прошу вас держать зонт от меня подальше!
– Еще чего не попросите ль!.. Как мне удобно, так и держу, так и держать буду!
Трудно было даже и дышать, не то что препираться. Осоловели в конце концов и мокли уже безропотно. А когда дождь перестал, повеселели: это предвещало, что должны двинуться с вокзала экипажи и машины, потому что они ведь предполагались открытыми, а какая же была бы в этом торжественность, если бы на царя с его семейством и на всю его пышную и весьма многочисленную свиту лил бы дождь?
Понятно было для всех, что они пережидали дождь на вокзале, а раз прекратился дождь - появятся на улице, ведущей к Кремлю.
И вот, наконец, в сиянии солнца после дождя и в гуле колоколов, они показались - и началось "ура!" точь-в-точь такое самое, какого требовали и ожидали генерал Адрианов, московский городской голова Брянский, командующий войсками Московского военного округа генерал-от-инфантерии Сандецкий, губернский предводитель дворянства Самарин и московский губернатор граф Муравьев и другие готовившие встречу царя.
Из них и Брянский и Сандецкий были только "временно исполняющими обязанности", и от успеха этой встречи могло зависеть их утверждение в должностях; генерал-майор Адрианов ожидал очередного ордена и повышения в чине, а метивший в министры Самарин надеялся быть замеченным и царем и царицей.
И многое множество других, занимавших разные посты в самой ли Москве или в Московской губернии, - все связывали исполнение своих тайных и явных посягательств на повышение с приездом царя в такой исключительный момент и все свои опасения связывали с тем, как будут вести себя москвичи на улицах и в Кремле... Вдруг что-нибудь случится похожее на то, что случилось с эрцгерцогом Францем-Фердинандом в Сараеве? Тогда уж не повышение по службе, тогда всей служебной карьере конец, тогда судебное следствие, а может быть, даже и суд, а по суду мало ли к какой пакости могут приговорить!