Пушки заговорили (Преображение России - 6)
Шрифт:
Наталья Львовна только пожала плечами, дослушав мужа, Дивеев же спросил его:
– Значит, ты, Федор Петрович, думаешь, что это он из скупости ведет себя не по-генеральски?
– А разумеется, - сказал Макухин.
– Солдат, конечно, от своего обеда обязан быть сытым - ему больше податься некуда, а обед свой он должен хвалить, а не похвали-ка - это уж будет "претензия"... А генералу и ветчинки, и грибков маринованных, может, захочется, и компотца там какого-нибудь, и супа с фрикадельками, и котлет де-воляй...
– Будет уж ученость свою показывать, - перебила его Наталья Львовна с пренебрежительной ноткой в голосе: конечно, она была недовольна мужем с тех пор, как он стал всего только каптенармусом, унтер-офицером.
Ей, дочери полковника, имеющей довольно счастливую внешность и всегда одетой сообразно с ее достатками - изящно, со вкусом, казалось теперь даже как-то совсем неудобным показываться с ним рядом на улицах города, где прежде было для всех очевидным, что он - состоятельный человек, хорошо одет, имеет приличный вид, поэтому ей втайне, - она никому пока не говорила об этом, - приятнее было выходить из дома с Дивеевым, который носил прежнюю свою фуражку с зеленым бархатным околышем, с кокардой и инженерскими молоточками в скрещенном виде. При этом Наталья Львовна не хотела задумываться над тем, почему живет у них на квартире и ест-пьет на их счет совершенно чужой им человек - Алексей Иваныч Дивеев, который тем не менее тоже как-то не собирается заводить разговора о том, что он в сущности приживал какой-то, и почему-то вот никуда от них не уходит.
Случилось все же так, что именно в этот день заговорил об этом сам Дивеев.
И хотя как раз это было за первым блюдом и в руках у Дивеева были обыкновенная никелированная ложка и кусок хлеба, тем не менее вид его почти начисто лысого, с бородкой светлого цвета и такого же цвета глазами, длиннолицего и кроткого по внутреннему своему существу, - был торжественным.
– Мне пришла в голову, - сказал он, обращаясь к самому Добычину, - вот какая мысль: что если я обращусь, Лев Анисимыч, к этому вашему генералу Михайлову, примет ли он меня волонтером в свою дружину?..
– Сказал и добавил поспешно: - В свою и вашу, конечно, и в вашу тоже!
– Куда уж вам в сорок лет волон-тером!
– отозвалась ему вместо мужа слепая.
– И волос-то уж на голове нет, а тоже туда же!
Это у нее вышло и без желания его уколоть и без малейшей тени добродушия: Алексей Иваныч ничем не мешал, конечно, слепой жить, как она может, но он и не играл с нею, то есть с самим собой, в ее присутствии ни в карты, ни в домино и при всей общительности своей не находил интересных ей тем для разговора.
Наталья Львовна сделала удивленные глаза и вздернула плечи, а обнаженной почти до плеча, полной и белой правой рукой махнула в сторону Алексея Иваныча в знак его безнадежности, но не прибавила к этому ни слова.
Макухин сказал:
– В нашей дружине и без тебя, Алексей Иваныч, людей вполне хватит, даже и молодых, не только потраченных.
А полковник Добычин просто потянулся к графинчику с водкой и сказал Дивееву:
– Давайте-ка вашу рюмку, налью вам, - еще по одной выпьем по случаю жаркого дня.
Алексей Иваныч рюмку свою протянул полковнику, но ответил Макухину:
– В газетах я читал, что даже и постарше меня люди во Франции и Бельгии идут в армию волонтерами.
– Так то ж заграница, там люди все на счету, а у нас их даже и пересчитать невозможно, - сказал Макухин.
Добычин же между тем, наливая не совсем уверенными подрагивающими руками водку Алексею Иванычу, думал о своем зяте, что вот если и в самом деле отличится этот архитектор, явится к ним в дружину, не ухватится ли за него генерал Михайлов, не засадит ли его чиновником в канцелярию, тем более что чин титулярного советника Дивеев имеет... Тогда уж, пожалуй, не устроишь зятя зауряд-чиновником.
И он, чокаясь с Дивеевым, сказал решительно:
– Давайте пропустим еще по одной и о том, что вы такое сказали, забудем... Будьте здоровы!
Выпил, крякнул, закусил почкой, кусок которой нашел в рассольнике, а Макухин, который тоже выпил рюмку, покачал головой и заговорил:
– Не знаешь ты, Алексей Иваныч, что такое есть военная служба! Это же от себя откажись, стань навытяжку и только и делай, что: "Никак нет!.." "Так точно!.." "Слушаю!" Об чем же ты про себя думаешь, об этом ты, брат, помалкивай, а то тебя, будь ты хоть из разумных умный, все равно дураком назовут. Ты же ведь к дисциплине неспособен - это раз, ничего в военной службе не понимаешь - это два, и даже никогда, я тебе скажу, ничего в ней не поймешь - это три...
– И стреляет по третьему разряду, - добавила Наталья Львовна, напомнив тем Дивееву о его выстрелах в Илью Лепетова на Симферопольском вокзале, от которых Лепетов, разбивший его (а также ее) жизнь, пострадал в сущности очень мало, - выздоровел через месяц.
Алексей Иваныч поглядел вскользь на Макухина и на полковника и остановил взгляд на Наталье Львовне. Взгляд этот был сложный и довольно долгий. Наконец, он сказал то, что могло быть понятным только ей одной:
– Мне кажется, что мать Ильи была немка, а?
– Не знаю... Почему вам это кажется?
– спросила Наталья Львовна.
– Не знаю, почему именно, а только я думаю над этим теперь часто, и мне все больше так кажется: полунемец, да?.. И больше немец, чем русский. В нем именно русского-то и очень мало, - факт!
– По-немецки, правда, он говорил хорошо, - начала припоминать Наталья Львовна, - однако что же из этого следует? Мало ли кто из русских хорошо говорит по-немецки?
– А я теперь возненавидел все немецкое, - очень оживился Алексей Иваныч от этих ее слов, - и немецкий язык тоже, и каждый немец теперь стал мой враг!
– Эх, мысли у вас, Алексей Иваныч!
– крякнул и вставил свое слово полковник.
– Вы бы их гнали куда-нибудь подальше, эти свои мысли! На кой они вам черт, а? Это я вам вполне искренне говорю! А что касается поступления на службу, то посудите сами, ведь вас могут в какую-то там, новую совсем, - при мне, пока я служил на действительной, таких не было, - школу прапорщиков отправить, вот что я вам скажу!
– Очень хорошо!
– повернувшись к нему, отозвался Алексей Иваныч.
– Ничего хорошего! Во-первых, торчать вы там будете целый год, а война может окончиться через полгода.