Пушкин и Александрина. Запретная любовь поэта
Шрифт:
«13 июня 1849
…Я прочитала Саше часть письма, которая ее касается. Она была очень тронута и очень тебя благодарит; я ее знаю, она теперь более благосклонно настроена. Увы, что ты хочешь, невольно я являюсь немножко причиной ее отчуждения в отношении тебя, что тут поделаешь: раньше я принадлежала только ей, а теперь тебе и ей. Не может быть, чтобы в глубине сердца она не отдавала тебе должное, не ценила благородство твоего характера».
«13 июля 1849
…В конце концов можно быть счастливой, оставшись в девушках, хотя я в это не верю. Нет ничего более печального, чем жизнь старой девы, которая должна безропотно покориться тому, чтобы любить чужих, не своих детей, и придумывать себе иные обязанности, нежели те, которые предписывает сама природа.
Ты мне называешь многих старых дев, но проникал ли ты в их сердца, знаешь ли ты, через сколько горьких разочарований они прошли и так ли они счастливы, как кажется…»
«26 июля 1849
…Ты может быть опять скажешь, что я неправа, что женщина может быть счастлива не будучи замужем. И все-таки нет, я убеждена в обратном. Это значило бы изменить своему призванию. Как бы ни была окружена она привязанностью – главной у нее не будет, и ничто не может заполнить пустоту, которую оставляет любовь. Потеря всякой надежды на чувство ожесточает характер женщины. Печально пройти по жизни совсем одной».
«6 августа 1849
…Я передала твою благодарность Саше. Вот уже неделя, как она в плохом настроении, я редко слышу звук ее голоса. Так что, как видишь, твое присутствие в этом случае не имеет значения. Она всегда была такая, даже в те времена, когда ей было семнадцать лет и все будущее было перед нею».
«10 сентября 1849
…Что мне доставило огромное удовольствие, это твое внимание к моей сестре. Как я была бы счастлива, если бы в вашей совместной жизни, когда ты вернешься, было бы больше согласия, чем раньше. Лишь бы она могла выбросить из головы мысль, что ты когда-нибудь имел что-либо против нее, и понять, что ты питаешь к ней только привязанность. Самое мое горячее желание, чтобы она была справедлива к тебе и ценила благородство твоего сердца, и здесь я надеюсь на время и на бога. Невозможно, чтобы в конце концов она не убедилась, что твоя душа не способна к ненависти. Во всяком случае я полагаю, что ее немножко ревнивый характер страдает от того, что моя любовь к ней теперь разделена – ей нужна горячая привязанность, и если провидению будет угодно, как я о том молюсь, даровать ей счастливое замужество, счастье сгладит неровности ее нрава и даст возможность проявиться ее многим хорошим качествам».
«14 сентября 1849
…Сашинька просит передать тебе тысячу приветов. Бог мой, как я была бы счастлива, если бы вы были хороши друг с другом, все будет зависеть от первой встречи; я от души молюсь богу, чтобы не было никакого злопамятства с обеих сторон. Вы оба хорошие люди, с добрейшими сердцами, как же так получается, что вы не ладите. Это одно печалит меня, но в конце концов я говорю себе, что счастье не может быть полным».
Как вся Наталья Николаевна тут, в этих письмах! Без любви, без материнства женщина не может быть счастлива, это значило бы изменить своему призванию. Это воплощение женственности, несомненно, и вызвало такую безграничную, самоотверженную любовь к ней Пушкина, нашедшего в ней свой идеал жены и матери своих детей. И Наталья Николаевна оказалась права: впоследствии замужество и материнство изменили характер Александры Николаевны, принесли ей то счастье, о котором она так мечтала.
В одном из писем Ланскому за 1849 год Наталья Николаевна пишет, что получила письмо от Фризенгофов, в котором они сообщают, что весною 1850 года собираются в Россию, «чтобы провести целый год со стариками». Это намерение осуществилось. Приехала ли Наталья Ивановна уже больная или заболела в России, мы не знаем, но осенью 1850 года она скончалась и была похоронена в Петербурге в Александро-Невской лавре.
Родилась она в России, в Тамбове. Очевидно, была чьей-то незаконной дочерью, но чьей? По одним данным, она носила фамилию Ивановой, по другим – Соколовой, третьи считали ее дочерью Ивана Александровича Загряжского, четвертые – даже незаконной дочерью Александра I (А. Н. Раевский пишет, что в замке Фризенгофов в Бродзянах сохранилось такое предание) и, наконец, дочерью самого Ксавье де Местра. Раевский во время своего посещения Бродзян в 1938 году, сравнив портреты Ксавье де Местра и Натальи Ивановны, нашел между ними сходство и решил, что она его дочь, а фамилия Иванова (и отчество Ивановна) дана по крестному отцу, как тогда было принято делать в отношении внебрачных детей. Такого мнения раньше придерживались и мы.
Но внимательно рассмотрев имеющиеся в музеях Советского Союза портреты Натальи Ивановны и Ксавье де Местра, мы не нашли такого сходства. Исследователям пока так и не удалось установить, чья же она дочь.
Наиболее вероятно, что Наталья Ивановна была незаконной дочерью Александра Ивановича Загряжского [10] . Если это так, то она приходилась племянницей сестрам Загряжским и двоюродной сестрой сестрам Гончаровым – отсюда их близкая дружба. Поэтому не случайно Густав Фризенгоф в письме к брату Адольфу называет Софью Ивановну тетей.
10
Сына Ивана Александровича Загряжского.
Мы были на кладбище Александро-Невской лавры в Ленинграде и разыскали надгробие Натальи Ивановны с очень интересной надписью. Там значится: «Фризенгоф Наталья Ивановна, урожденная Загряжская. Баронесса Фризенгоф, родилась 7 августа 1801 года. Скончалась 12 октября 1850 года».
Урожденная Загряжская! Старики Местры были, несомненно, религиозными людьми и вряд ли стали бы лгать на надгробной надписи, указывая чужую фамилию…
А. И. Загряжский жил в имении Кариан, под Тамбовом. Свидетельство о рождении Натальи Ивановны тоже дано в Тамбове. Когда умер А. И. Загряжский, он оставил большое состояние, которое было разделено между тремя сестрами. Получив после брата наследство, Софья Ивановна вскоре вышла замуж за Местра. А наследство действительно было солидное: судя по материалам гончаровского архива, доля каждой из сестер оценивалась в 300 ООО рублей! После брата, видимо, осталась его дочь, родившаяся у неизвестной нам женщины, и бездетные Местры взяли девочку к себе. Но, очевидно, не удочерили в законном порядке, так как в брачном свидетельстве она значится Ивановой. Почему? Сделаем еще одно предположение. Прежде всего Местры, может быть, надеялись, что у них будут еще и свои дети, но главное, тогда из наследства пришлось бы выделить известную долю и дочери Александра Ивановича, а этого, по-видимому, все сестры не хотели. Однако, мы полагаем, что Софья Ивановна дала за своей воспитанницей хорошее приданое.
Но тут возникает еще один вопрос: даты на надгробии. Если судить по надписи, то Наталье Ивановне в 1836 году, когда она вышла замуж за Фризенгофа, было 35 лет, а ему… 29! Странный брак…
В молодости Наталья Ивановна была, видимо, интересной девушкой. Местры долгое время жили в Италии. Там ее окружала масса поклонников, среди которых были и русские, путешествовавшие в то время по Италии. Так, например, князь Петр Мещерский, поэт
В. А. Жуковский, посвятивший ей стихотворение «Поляны мирной украшение», которое и записал ей в альбом. Золотая молодежь, окружавшая Наталью Ивановну, даже образовала специальный «орден» поклонников русской красавицы. В Италии она встретила и Густава Фризенгофа.
Отец барона Густава Фогеля фон Фризеггофа, Ян Фогель Фризенгоф, жил в Вене (умер в 1812 году). По некоторым сведениям, его семья происходила из Эльзаса; Ян Фогель в свое время переехал на службу в Австрию и там получил от австрийского императора наследственный титул барона. Эльзасские корни Фризенгофов очень интересны: в Эльзасе жили Дантесы. Не были ли эти семьи знакомы еще в давние времена, и не этим ли объясняется, как мы увидим далее, что Фризенгофы принимали у себя в Вене Жоржа Дантеса и Екатерину Николаевну?