Пушкин и его современники
Шрифт:
Здесь, конечно, главной причиной является не бездарность Кюхельбекера, а расхождение во вкусах. "Неуклюжие клопштокские стихи" Кюхельбекера осмеивались не столько за их неуклюжесть, сколько за то, что они были "клопштокские"; уже в лицее Кюхельбекер уклоняется от обычных метров и тем, и влиянию Парни и Грекура противопоставляет влияние Клопштока, Бюргера, Гельти, Гёте, Шиллера.
Кюхельбекера преследуют за "германическое направление". Так, в № 1 "Лицейского мудреца" помещены отрывки (по-видимому, наиболее неудачные) из его баллады об Альманзоре и Зулиме, с критическими замечаниями; так, в № 3 того же журнала в особой статейке "Демон метромании и стихотворец Гезель" осмеивается другая баллада Кюхельбекера о Зульме, и ее же имеет в виду "Национальная песня", приписывающаяся Пушкину:
Лишь для безумцев,(Мало-помалу, однако, немецкое влияние проникло в лицей через Кюхельбекера. Здесь особенно важны отношения Кюхельбекера и Дельвига). **
* Некоторые детали второй баллады, приведенные в статье "Демон метромании": "Лишь для безумцев, о Зульма, златое вино пророк запретил", снабженные примечанием: "Вот прямо дьявольские стихи", приводят к предположению, что баллада эта была писана под влиянием романа Тика "Абдаллах", героиня которого Зульма, а одна из речей героя сходна с приведенной фразой.
** По известному указанию Пушкина, Дельвиг "Клопштока, Шиллере и Гельти прочел он с одним из своих товарищей, живым лексиконом и вдохновенным комментарием", т. е. Кюхельбекером (А. С. Пушкин. Дельвиг. 1831). С этим согласуется показание бар. А. И. Дельвига, о том, что плохо зная немецкий язык, Дельвиг был хорошо знаком с немецкой литературой. (Бар. А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I. M., 1912, стр. 44).
Но другая сторона деятельности Кюхельбекера встречает с самого начала, по-видимому, в лицее полное признание. В 1815 г. Кюхельбекер готовит книжку па немецком языке "О древней русской поэзии". Это является событием для лицеистов-литераторов. * Вероятно, немецкие стихотворения Кюхельбекера "Der Kosak und das Mдdchen" ** и "Die Verwandten und das Liebchen", *** представляющие переводы народных песен, предназначались именно для этой книги. (Из этих стихотворений особенно любопытно первое по сюжету, близкому к пушкинскому "Казаку" и отчасти дельвиговскому "Поляку".) Мы вправе предположить, что интерес к "народной словесности" был пробужден в лицейских литераторах именно Кюхельбекером; в нем самом этот интерес был пробужден теми же немецкими влияниями, за которые ему доставалось в лицее. В 1817 г. он печатает в журнале "Conservateur Impartial" статью "Coup d'oeuil sur l'йtat actuel de la littйrature russe". **** Здесь он говорит о перевороте (rйvolution) в русской литературе и одном из таких революционных течений считает он "германическое", проводимое Жуковским. Кюхельбекер протестует против "учения, господствовавшего в нашей поэзии до XIX столетия и основанного на правилах французской литературы". При этом любопытно, что, говоря о новой литературе, он в первую очередь упоминает об "Опытах лирической поэзии" Востокова, введшего античные метры и говорившего с восторгом о германской поэзии, "доселе неуважаемой", и уже как о его продолжателях о Гнедиче и Жуковском. Статья возбудила интерес, была переведена на русский язык и вызвала полемический ответ Мерзлякова. "Conservateur Impartial", - писал он, - заставляет нас торжествовать и радоваться какому-то преобразованию духа нашей поэзии... Что это за дух, который разрушает все правила пиитики, смешивает все роды, комедию с трагедией, песни с сатирой, балладу с одой? и пр. и пр.". *****
* Ср. статью А. А. Дельвига "Известность Российской Словесности" ("Российский музеум", 1815, ч. IV). См. также письмо Илличевского к Фуссу от 28 ноября 1815 г. (Я. К. Грот. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. СПб., 1887, стр. 88).
** "Казак и девушка" (нем.).
– Прим. ред.
*** "Родные и возлюбленная" (нем.).
– Прим. ред.
**** "Взгляд на современное положение русской литературы" (франц.). Прим. ред.
***** "Письмо из Сибири" (Труды Общества любителей российской словесности, т. XI, 1817, стр. 68-69).
Для "классика" Мерзлякова "романтизм" Кюхельбекера неприемлем, потому что смещает жанры.
Через три года Кюхельбекер выступает с призывом "сбросить поносные цепи немецкие" [137] и быть самобытными. Для его литературной деятельности характерна оппозиционность господствующему литературному течению. Он осознает себя всегда новатором. В его тюремном дневнике, превратившемся в литературную летопись о минувших событиях, мы часто встретимся с этим. По поводу культа Гёте в 30-х годах он замечает: "Царствование Гёте кончилось над моею душою, и что бы ни говорил в его пользу Гезлитт (в Rev. Brit.),
Он не устает отмечать новшества, внесенные им: "Давно я, некогда любитель размеров, малоупотребительных в русской поэзии, ничего не писал ни дактилями, ни анапестами, ни амфибрахиями... коими я когда-то более писал, чем кто-нибудь из русских поэтов моего времени". [139] "Статья Одоевского (Александра.
– Ю. Т.) о "Венцеславе" всем хороша: только напрасно он Жандру приписывает первое у нас употребление белых ямбов в поэзии драматической: за год до русской Талии были напечатаны: "Орлеанская дева" Жуковского и первое действие "Аргивян". * Чуткий к мелочам поэтической лексики, он оставляет свидетельство о своих нововведениях и в этой области: "Союз "ибо" чуть ли не первый я осмелился употреблять в стихах, и то в драматических белых". [140]
В продолжение всей своей литературной деятельности Кюхельбекер пытается прививать "новые формы"; каждое свое произведение он окружает теоретическим и историко-литературным аппаратом. Так, своим "Ижорским" он хочет внести в русскую литературу на новом материале форму средневековых мистерий; [141] так, в Сибири он пишет притчи силлабическим стихом, отказываясь от тонического.
Кюхельбекер был не признан и отвержен, и всегда как бы сознательно и органически интересовался неведомыми или осмеянными литературными течениями, интересовался третьестепенными поэтами наравне с первостепенными. Здесь не было отсутствия перспективы или живого чувства литературы. Кюхельбекер оставил в своем тюремном дневнике много свидетельств наличия того и другого. Подобно Баратынскому, [142] он смеется, читая повести Белкина: "Прочел я четыре повести Пушкина (пятую оставляю pour la bonne bouche ** на завтрашний день) - и, читая последнюю, уже мог от доброго сердца смеяться" (запись в "Дневнике узника" от 20 мая 1833 г.); [143] по отрывку из "Арабесок", включенному во враждебную Гоголю критическую статью, он заключает о достоинствах "Арабесок"); [144] по переводу "Флорентийских ночей" он говорит о вольтеровском в Гейне; [145] интересна тюремная полемика Кюхельбекера с Белинским: "В "Отечественных записках" прочел я статью "Мендель" Белинского: Белинского Мендель - Сенковский; автор статьи и прав и неправ: он должен быть юноша; у него нет терпимости, он односторонен. О Гёте ни слова, il serait trop long de disputer sur cela, *** но я, Кюхельбекер, противник заклятый Сенковского-человека вступлюсь за писателя, потому что писатель талант и, право, недюжинный". [146]
* "Русская старина", 1883, июль, стр. 127. Пушкин восстановил приоритет Кюхельбекера в заметке о "Борисе Годунове": "Стих, употребленный мною (пятистопный ямб), принят обыкновенно англичанами и немцами. У нас первый пример оному находим мы, кажется, в Аргивянах. А. Жандр в отрывке своей прекрасной трагедии, писанной стихами вольными, преимущественно употребляет его". Отсюда явствует важность изучения пятистопного ямба "Аргивян" как предшественника пушкинского.
** На закуску (франц.).
– Прим. ред.
*** Было бы слишком долго спорить об этом (франц.).
– Прим. ред.
Не должен быть забыт и его отзыв о Лермонтове как поэте-эклектике, возвышающемся, однако, до самобытности в "спайке в стройное целое разнородных стихов". [147]
И вместе с тем Кюхельбекер сознательно интересуется массовой литературой и восстанавливает справедливость по отношению к осмеянным или незамеченным писателям. Он не боится утверждать, что в рано умерших Андрее Тургеневе и Николае Глинке русская литература потеряла гениальных поэтов, [148] и ставит в один ряд Языкова и Козлова с А. А. Шишовым. [149] Он серьезно разбирается в произведениях осмеянного Шатрова [150] и даже злополучного Хвостова. [151] Здесь сказывается принадлежность к подземному, боковому течению литературы и сознание этой принадлежности. Сознательно провозглашает он Шихматова гениальным писателем". *[152]
В 1820-1821 гг., в годы, когда Пушкин уже пересмотрел свою литературную позицию, Кюхельбекер становится в открытую оппозицию к господствующему литературному течению и примыкает к "дружине" Шишкова; [153] совершается это под влиянием Грибоедова: "Грибоедов имел на него громадное влияние: между прочим, он указал своему другу на красоты Священного писания в книгах Ветхого завета... Стихами, обогащенными "библейскими образами". Кюхельбекер воспевал (в бытность в Тифлисе) победы восставших греков над турками". **