Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»
Шрифт:
Будь у меня какие-либо надежды, я не стал бы ждать кануна вашего отъезда, чтобы открыть свои чувства. Припишите мое признание лишь восторженному состоянию, с которым я не мог более совладать, которое дошло до изнеможения. Я не прошу ни о чем, я сам не знаю, чего хочу, – тем не менее я вас…» [75] (XIII, 525, подл. по-франц.).
Через три или четыре дня, 14 июня Воронцова уезжала на отдых в Крым, и только тогда появляется стихотворение «Кораблю» – первое, которое с известной долей вероятности может быть отнесено к ней:
75
Письмо полностью не сохранилось, текст обрывается на этом слове. Датировка письма и его адресат убедительно определены в статье: Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД № 832 (из текстологических наблюдений) // Пушкин. Исследования. Т. XII. С. 240.
(II, 315)
Впрочем, и с этим стихотворением не всё ясно. Такие выражения, как «ее груди не утомляй» (ведь «хронической грудной болезнью» страдала, как читатель, вероятно, помнит, не Воронцова) или «залог бесценный мольбам, надеждам и любви» заставляют осторожно предположить, что оно написано скорее в связи с отъездом Амалии Ризнич в двадцатых числах мая.
В пользу такого предположения говорит и положение автографа в тетради ПД № 835 в нижней части листа 7 оборотного. С. А. Фомичев, обследовавший эту тетрадь, относит окружающие записи на листах 1–8 к периоду между 28 марта и 22 мая 1824 г. Датировка стихотворения 14 июня, единственным основанием для которой является дата отъезда Воронцовой, выбивается из этого ряда, тогда как дате отъезда Ризнич 19–20 мая положение автографа на листе 7 об. соответствует вполне [76] . Скорее всего, это стихотворение, которое Пушкин написал к отъезду Ризнич в конце мая, он переадресовал Воронцовой [77] .
76
Фомичев С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД № 835 (из текстологических наблюдений) // Пушкин. Исследования. Т. XI. С. 30–31, 34.
77
О переадресовке Пушкиным своих стихотворений см. с. 140–141.
События, однако, развивались не в пользу Пушкина. В Петербурге наконец сработали ходатайства Воронцова, отправленные еще в марте-апреле, о переводе Пушкина из Одессы, а также перехваченное полицией письмо Пушкина об атеизме. Из столицы пришло указание, которого никто не ожидал: поэта увольняли с государственной службы и высылали в Михайловское. 1 августа он навсегда покинул Одессу. А за четыре дня до того вернулась из Крыма Воронцова.
Собственно, события, составляющие так называемую любовную историю, развернулись именно в эти четыре дня [78] . Воронцовой было крайне неловко перед княгиней Вяземской за служебные неприятности, случившиеся с поэтом, как она справедливо полагала, не без участия ее супруга. Выглядеть в глазах петербургской гостьи соучастницей «неправого гоненья» ей совсем не хотелось, и она всячески старалась отмежеваться от действий мужа. Эта роль требовала определенного внимания и сочувствия к Пушкину, и эту роль в общем холодная, расчетливая и немного побаивавшаяся своего супруга графиня исправно сыграла… Пушкин – чистая душа – был в восторге. Она встретилась с ним где-то у моря, мило поговорила и, похоже, подарила сувенир на дорогу – перстень-талисман, прославленный позже Пушкиным в его лирическом шедевре:
78
Кратковременность романа Пушкина с Воронцовой подтверждается письмом Вяземской к мужу от 1 августа 1824 г.: «Я была единственной поверенной его огорчений… он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое разрослось в нем за последние дни… это очень целомудренно, да и серьезно лишь с его стороны…» (Летопись. С. 445).
…
Пускай же в век сердечных ранНе растравит воспоминанье.Прощай, надежда; спи, желанье;Храни меня, мой талисман.(II, 396)
Продолжением легенды стали домыслы о письмах, которые якобы пачками приходили к ссыльному поэту в Михайловское, запечатанные точно таким же перстнем, какой был подарен Пушкину Воронцовой. В действительности, конечно, никаких писем Воронцова Пушкину не писала. Она слишком хорошо знала, что все письма к нему и от него просматриваются полицией, и еще хорошо, если их прочтет только ее супруг, а не петербургские чиновники или даже сам Император. Наивна ссылка на помету Пушкина: «5 сентября 1824 u<n> l<ettre> d<e> [EW]» [79] . В этот день Пушкин действительно получил письмо, только не от Воронцовой, а от Александра Раевского, написанное 21 августа в Белой Церкви. Раевский, который также прекрасно знал о перлюстрации пушкинских писем, воспользовался случаем, чтобы отвести от себя возможные обвинения в дурном влиянии на поэта, что с учетом высылки Пушкина могло повредить и его репутации. Раевский, в свое время немало потрудившийся над тем, чтобы подорвать у молодого поэта веру в добро, справедливость, в нравственные ценности христианской религии («Его язвительные речи / Вливали в душу хладный яд…» – II, 299), теперь лицемерно свидетельствует перед властями об обратном: «Я никогда не вел с вами разговоров о политике… а если и есть нечто, в чем я могу вас упрекнуть, так это лишь в недостаточном уважении к религии – хорошенько запомните это, ибо не впервые я об этом вам говорю» (XIII, 529, подл. по-франц.).
79
Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.; Л., 1935. С. 301.
И в конце письма – снова о том же: «Я знаю, что ваша первая ссылка пошла на пользу вашему
В письме идет речь и о Воронцовой, предусмотрительно не названной здесь по имени: «…Сейчас расскажу вам о Татьяне. Она приняла живейшее участие в вашем несчастии, она поручила мне сказать вам об этом, я пишу вам с ее согласия» (XIII, 530). Тот факт, что привет от любимой женщины пришел к нему через Раевского, уже много лет ухаживавшего за графиней и находившегося теперь рядом с ней, едва ли порадовал Пушкина, особенно в контексте в целом лицемерного письма. Однако добрый привет Воронцовой заглушил неприятное чувство, и Пушкин записал: «une lettre de R» – то есть «письмо от Р<аевского>», но здесь же переправил: «de EW» – то есть «о Е. В<оронцовой>». Письмо сохранилось.
В конце октября Пушкин получил письмо, датированное 18 октября, от князя Сергея Волконского, извещавшего о своей помолвке с Марией Раевской (XIII, 112). Вложенное в него письмо Александра Раевского не сохранилось. Вероятно, содержавшиеся в нем, как обычно, издевки вконец расстроили и без того раздосадованного поэта, и он бросил письмо в огонь. Вид горящего письма вызвал в поэтическом воображении Пушкина лирическую ситуацию, знакомую ему по элегии Буфлера «La Resignation» [80] и с поразительной силой воспроизведенную им в стихотворении «Сожженное письмо»:
80
См.: Эткинд Е. Г. «Божественный глагол». М., 1999. С. 115–119.
(II, 373)
Одесский гамбит графа Воронцова (Документальное повествование)
В июле 1824 г. случилось одно из самых драматичных событий в жизни Пушкина: он был уволен с государственной службы и выслан из Одессы в Михайловское. Неожиданная, необоснованная и тем особенно оскорбительная царская немилость означала для Пушкина конец полюбившейся ему пестрой и привольной одесской жизни, разлуку с друзьями, а в перспективе – духовную изоляцию в глухой деревне на неопределенный срок.
81
В полном объеме с указанием всех источников работа опубликована в трудах Института русской литературы АН СССР: Аринштейн Л. М. К истории высылки Пушкина из Одессы // Пушкин. Исследования. Т. X. С. 286–304.
Причиной столь неприятного поворота в судьбе поэта послужило письмо, неосмотрительно написанное им одному из друзей: Пушкин с одобрением отозвался в нем об атеистических идеях [82] .
Граф М. С. Воронцов
Однако существовала и другая, может быть гораздо более весомая причина удаления его из Одессы, а именно настоятельные просьбы об этом со стороны Воронцова. А. И. Тургенев еще 1 июля 1824 г., т. е. в самый разгар событий, сообщал П. А. Вяземскому из Петербурга: «Граф Воронцов прислал представление об увольнении Пушкина. Желая co^ute que co^ute (во что бы то ни стало) оставить его при нем, я ездил к Нессельроде, но узнал от него, что это уже невозможно; что уже несколько раз и давно граф Воронцов представлял о сем» [83] . Письма Воронцова к Нессельроде, о которых упоминает Тургенев, были впоследствии обнаружены и опубликованы. В мемуарно-биографической литературе о Пушкине сложилось две версии относительно причин, по которым Воронцов добивался удаления Пушкина. Первая сводится к тому, что поэт слишком уж досаждал наместнику и его окружению своими эпиграммами [84] . Вторая объясняет гнев Воронцова ревностью, внушенной слухами о близких отношениях Пушкина с его супругой – очаровательной Е. К. Воронцовой [85] .
82
Решение Александра I о судьбе Пушкина сообщено министром иностранных дел графом К. В. Нессельроде (по ведомству которого Пушкин служил) в официальном письме от 11 июля 1824 г. к генерал-губернатору Новороссии и полномочному наместнику Бессарабской области графу М. С. Воронцову (в распоряжении которого Пушкин находился) с приложением выписки из перехваченного московской полицией письма Пушкина: «…Читая Шекспира и Библию, Святый Дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира. Ты хочешь знать, что я делаю: <…> беру уроки чистого афеизма» (XIII, 92).
83
ОА. Т. 3. М., 1911. С. 57.
84
Липранди И. П. Записки // РА. 1866. № 10. Стб. 1477–1478.
85
Вигель Ф. Ф. Записки. Ч. 6. М., 1892. С. 168–172. В изданиях «Записок», публиковавшихся при жизни Е. К. Воронцовой (Русский вестник. 1865. Ч. 6; Записки. М., 1865), весь эпизод, касающийся взаимоотношений Пушкина, А. Н. Раевского и Е. К. Воронцовой, выпущен.