Пушкин с юга на север
Шрифт:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой
С таким тяжёлым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы, в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слёз, ни пени.
Второй – параллельной – одесской любовью поэта была Каролина Собаньская. Восемнадцатилетней девушкой её выдали замуж за богатого одесского негоцианта Гиеронима Собаньского, годами почти вдвое
«Сколько раз видели мы любовников, пренебрегающих законами света, которые покидают его и живут единственно друг для друга. Тут ничего этого не было. Напротив, как бы гордясь своими слабостями, чета сия выставляла их напоказ целому миру. Сожитие двух особ равного состояния предполагает ещё взаимность чувств: Витт был богат, расточителен и располагал огромными казёнными суммами; Собаньская никакой почти собственности не имела, а наряжалась едва ли не лучше всех и жила чрезвычайно роскошно, следственно, не гнушалась названием наёмной наложницы, которое иные ей давали».
Каролина держала салон и была тайным агентом политического сыска, помогая Витту во многих его подковёрных делах. Мужчины увивались вокруг неё, и у Собаньской не было недостатка в любовниках – не исключено, что иные из них требовались «для дела». Чувствами же Пушкина Каролина играла: то обнадёживала его, то отталкивала, пока тот сгорал от вожделения. Удалось ли поэту добиться желаемого от этой лукавой и расчётливой красавицы? Разве что мимолётно, в порядке снисхождения, да и то не факт.
Вигель вспоминал, что он и сам был ослеплён привлекательностью Собаньской, но затем узнал, «что Витт употреблял её и сериозным образом, что она служила секретарём сему в речах столь умному, но безграмотному человеку и писала тайные его доносы, что потом из барышей поступила она в число жандармских агентов, то почувствовал необоримое от неё отвращение».
Спустя год после отъезда Пушкина из Новороссии у Собаньской случился шумный роман с прибывшим в Одессу Адамом Мицкевичем, и тот посвятил ей несколько стихотворений.
Любопытно, что Каролина собирала автографы знаменитых людей. В её коллекции имелись автографы Шатобриана, Лафатера, Веллингтона, мадам де Сталь. В один из своих приездов в столицу, 5 января 1830 года, она попросила Пушкина расписаться в её альбоме. И тот запечатлел на одной из альбомных страниц:
Что в имени тебе моём?
Оно умрёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мёртвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нём? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний мирных, нежных.
Но… в день печали, в тишине
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…
Третьей одесской любовью Пушкина была Елизавета Ксаверьевна Воронцова, жена новороссийского генерал-губернатора. Перешагнувшая своё тридцатилетие, графиня, тем не менее, сохранила красоту и пылкость чувств. «Жена М. С. Воронцова не отличалась семейными добродетелями и, так же, как и её муж, имела связи на стороне», – вспоминала Каролина Эшлиман, дочь близкого к семье Воронцовых архитектора Карла Эшлимана.
Не сразу – изрядно помучив молодого поклонника – Элиза (так друзья звали Елизавету Ксаверьевну) наконец ответила Пушкину взаимностью.
Поскольку граф и его супруга принимали гостей каждый на своей половине, ничто не мешало любовникам предаваться запретной страсти. Но потом они из предосторожности стали встречаться вне дома – на берегу моря, в уединённой пещере… В последнее лето пребывания Пушкина в Одессе туда приехала жена писателя Вяземского, Вера Фёдоровна – она не раз бывала наперсницей свиданий Александра и Элизы на морском берегу. В одном из писем Вера Вяземская рассказывала мужу о том, как однажды их троих – её, графиню и Пушкина, окатило большой волной, когда они стояли на прибрежных камнях…
Эти романтические прогулки навеяли поэту строки – к сожалению, так и оставшиеся в наброске:
Приют любви, он вечно полн
Прохлады сумрачной и влажной,
Там никогда стеснённых волн
Не умолкает гул протяжный.
***
А между тем известность поэта росла. Прямая тому иллюстрация – нижеследующий случай. Как-то раз Пушкин выехал за город, направляясь погостить к одному из своих приятелей. Погружённый в раздумья, он трясся по пыльной дороге в давно требовавшем починки скрипучем экипаже. Внезапно дорога сделала крутой поворот и упёрлась в невесть откуда взявшуюся здесь артиллерийскую батарею. Только тут кучер, натянув вожжи, остановил лошадей и признался, что сбился с пути.
Поэт ругнул незадачливого возницу и, выйдя из экипажа, направился к скучавшему подле орудий молодому офицеру. Он справился о дороге, и офицер указал ему нужное направление – а затем, после некоторой заминки, спросил:
– Прошу прощения, сударь, не с Пушкиным ли я имею честь разговаривать?
– С Пушкиным.
– С тем самым Пушкиным, чьи стихи ныне читает вся Одесса?
– Ну… не ведаю насчёт всей Одессы, однако я действительно Александр Сергеевич Пушкин и, как вы изволили заметить, занимаюсь стихосложением.
– Александр Сергеевич, любезнейший! – просиял офицер. – Я читал ваш «Бахчисарайский фонтан»! И «Руслана и Людмилу»! Это великолепно! Покорнейше прошу, погодите минуточку – я сейчас…
С этими словами он бросился собирать солдат к орудиям. А затем стал отдавать команды:
– Первое орудие – пли!
Пушечное жерло с грохотом извергло сноп огня.
– Второе орудие – пли!
Прогрохотал ещё один пушечный выстрел.
– Третье орудие – пли!
На звуки артиллерийской пальбы из расположенных в отдалении палаток выскочили офицеры. Они бежали к батарее с криками: