Пусковой Объект
Шрифт:
23
— А где подпись Кошелева? — спросил Виктор Васильевич, задержав на мгновение свою руку перед утверждением Акта о готовности системы накопления натрия…
— Виктор Васильевич прилетел сегодня утром из Москвы. И прямо на пусковой объект.
„Покормить — толком не покормили. А бумажки уже подсовывают”, — недовольно подумал он про себя.
Среди многочисленных подписей столбцом фамилия Кошелева была последней и потому малозначительной. Хотя именно его бригада должна была выполнять подготовительные работы, связанные с заполнением контуров жидким натрием, подпись Игоря по сути ничего не решала. Были специалисты поважнее простого бригадира.
Заместитель
— Как бы ему получше объяснить?
— Вы знаете, Виктор Васильевич, Кошелев отказался подписывать Акт.
— Как это вдруг „отказался”? По какой причине?
— Этот Кошелев у нас маленько с вывихом, — Виталий Кузьмич покрутил пальцем у виска, — чересчур умного из себя корчит. У него даже кличка такая: „мудрец”. Считает, что установка для баков-накопителей требует доработки.
— А что именно нужно доработать, по мнению этого вашего… „мудреца”? — Виктор Васильевич отложил ручку в сторону и решил разобраться поточнее. — Пробную бочку разогревали? Сдренировали?
— Да, конечно, — подтвердил Виталий Кузьмич. — Все прошло нормально.
— Так какого же хрена ему не хватает? — важный чиновник Министерства был явно раздражен „непорядком” на местах.
Виталий Кузьмич бросился с подобострастием объяснять:
— Он, видите ли, считает, что печь смонтировали чересчур далеко от баков. В другом конце помещения. Таскать разогретые бочки через все помещение на кране неудобно. Вроде даже опасно.
— Или я что-то не понимаю, — произнес Виктор Васильевич с ударением на слове „я”, — или действительно этот ваш Кошелев немного… чокнутый. Бочки ведь герметичные? Так?
— Так! — поддакнул Виталий Кузьмич.
— Так какого же…? — чиновник хмыкнул. Снова взялся за ручку в готовности поставить свою размашистую подпись. Но опять задержался.
— Вы вот что, Виталий Кузьмич… на всякий случай, — постучал пальцем по столу, — проверьте еще раз все на месте. Если что-то надо доделать — время еще есть. Целая неделя впереди. Все-таки с жидким натрием шутки плохи.
— Хорошо, Виктор Васильевич. Мы еще раз все проверим. Если будет необходимо, примем дополнительные меры безопасности.
— Ну, ладно, я надеюсь, не подведете. — Виктор Васильевич успокоился. — А этот Кошелев… он что, принципиально не хочет подписывать Акт?
— Да, именно принципиально. С ним уже настоятельно беседовали. Несколько раз.
Виктор Васильевич помолчал. Вспомнил, как в его молодые годы таких „принципиальных” быстро обламывали. „Времена не те!” — то ли с грустью, то ли с облегчением подумал он. И подытожил ситуацию:
— Ну, ладно. Не хочет — так не хочет… Не давите на него больше. Только зачем его фамилию в Акте оставлять? А?… Дай команду секретарше, пусть аккуратно выведет его подпись. — Опять постучал пальцем по столу. — И на всех экземплярах! Действуй. Я пока буду здесь, в кабинете.
Виктор Васильевич отодвинул от себя так и не подписанные акты и добавил:
— И распорядись, пусть чайку принесут. Покрепче.
24
Погода благоприятствовала. Двигались цепочкой по берегу моря, по мокрому песку и мелким ракушкам. Впереди предстояла ночевка и коллективная выпивка на свежем воздухе. Игорь шел рядом с Алей, постоянно подпрыгивая и подправляя за спиной тяжелый рюкзак. Ему достался самый ответственный и неудобный груз: огромная кастрюля с замаринованными кусками мяса для шашлыка и с большими острыми ручками, впивавшимися в ребра. Левой рукой он размахивал в такт своей любимой песне „Дан приказ ему на Запад”. Вообще-то он стеснялся своего пристрастия к этому устаревшему маршу. А потому пел его только в узком кругу
— Потише ты! Не кричи в самое ухо. Спокойно, с грустиночкой…
Постепенно и песни исчерпались. Паузы между ними растягивались. И тут-то Игорь снова вспомнил свою „комсомольскую”. Его всегда трогала до слез пронзительная правдивость первого куплета, в котором „ему” был дан приказ отправляться в одну сторону, а „ей” — в совершенно противоположную. Трагичность ситуации притягивала Игоря к этой старой музыкальной драме. К тому же это была единственная песня, которую он знал от первого до последнего куплета. И вдруг все у костра, со смехом и показным пафосом, дружно поддержали Игоря: „Уходили комсомо-о-льцы… на гражданскую войну”. Игорь видел во тьме ночи блеск острых клинков; слышал ржание усталых коней; всем сердцем ощущал трагизм гражданской бойни, развязанной по указанию автора книги „Материализм и эмпириокритицизм”. Песня дотянулась до грустного финала. И все со смехом зааплодировали:
— Браво, Игорь Евгеньевич.
— А „Варшавянку” помните?
— Кошелева — на всесоюзную эстраду! Ура-а!
С моря порывами дул теплый ветерок. Угли почти перестали шевелить огненными язычками. Кругом звенели цикады под взглядом обнаженных южных звезд. Всем хотелось какого-то хорошего заключительного аккорда. Уважаемый Самсон Филиппович предложил самое очевидное:
— Ребята, а не пора ли нам коллективно искупаться под луной?
— Только без всяких там предрассудков и купальников! — высказался разомлевший Витька Дробышев.
— Правильно! — поддержали все мужики. — Как в иностранном кино!
— Гениальная мысль! — заверил всех Игорь. — Наступает эпоха полного обнажения личности. Если периодически не охлаждать свое тело и ум, они могут перегреться. И тогда начнутся сбои…
— У тебя уже, я смотрю, начались, — забурчала Аля, — тебе только и обнажаться. Геракл засушенный…
Они вошли в воду, держась за руки. Ни визг женщин, ни брызги мужчин вокруг не мешали их блаженному уединению. Игорь обнял ее за талию и прошептал в мокрое ухо:
— Эх, Алька, Алька! Как я тебя уважаю!
— Все, Игорек. Пойдем назад, к берегу. Прохладно стало.
Аля ласково вырывалась из его периодических объятий, тянула к берегу, поближе к их палатке, где был заботливо разложен двуспальный мешок. На берегу она с удовольствием, по-матерински добротно, обтерла его узкие плечи и бедра махровым полотенцем.
— И вот, что еще интересно, — Игорь неожиданно начал трезветь и потянулся к своим сокровенным мыслям, — у одних людей нравственного чувства в душе не больше, чем у диких зверей. А у других — просто с избытком, как у святых. Ты понимаешь, Аля?