Пусковой Объект
Шрифт:
Свидания их были невеселыми, слова — случайными.
— Ну, как дела, Боб?
— Ничего, Люда, терпимо. Все нормально.
— Кормят-то как?
— Нормально, хватает.
Оставалось месяца полтора до выписки. Люда, как обычно, привезла всякие мелочи. Боб был грустнее и молчаливее обычного.
— А что это у тебя за ссадины? — она осторожно дотронулась до свежекровавых порезов на небритой щеке.
— Да так… Вступился вчера за деда Федора, беззубого старика. А они подкараулили меня вчера, всей стаей…
— Ножом, что ли?
— Да нет. Какой-то жестянкой или ложкой заточенной. Боб задумался,
— Ну я их тоже не обидел. Кое-кому досталось.
— Боб, ты будь осторожен. Зачем ты лезешь не в свои дела?
— Да я, Люда, не удержался. Скоты поганые! Последнюю пачку сигарет отняли у старика.
— А я тебе как раз привезла сигареты. Двадцать пачек. „Прима” краснодарская. Вот и поделись.
Люда полезла в сумку и достала аккуратный целлофановый пакет.
— Здесь, Боб, творог, печенье, всякие мелочи.
— Спасибо, Люда. Спасибо за все, дорогая. Одна ты у меня… Ты больше уже не приезжай до выписки. Скоро уже выйду.
Помолчали натянуто. Да и о чем говорить?
— Может быть, начнем с тобой, Людка, с нового листа… А знаешь, что интересно, меня сейчас совсем не тянет к бутылке. Даже хочется быть трезвым. Хочется с тобой на морской берег…
— И мне, Боб, тоже, — Люда неожиданно для себя расчувствовалась, — нам будет с тобой хорошо, Боб. Вот увидишь…
— Должно быть хорошо. Что мы, сопливее других?
Это было их последнее свидание перед освобождением. В следующий раз приехала встретить его свободным. В большой сумке были аккуратно сложены выстиранные и поглаженные вещи Боба. А поверх старых вещей — новая голубая летняя сорочка на молнии.
Побеленные стены с двумя рядами колючей проволоки стали ей близкими, почти родными. Перед воротами, чуть поодаль, прямо на земле, расположилась группа казахов. Они шумно переговаривались на своем языке. Пили чай из большого термоса. Курили. Рядом с ними стояли две легковые машины. Люда не подходила к ним. Прогуливалась перед воротами, поглядывая на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. Пора. До ее слуха долетел какой-то шум за спиной. Затем топот ног, крикливый переполох. Вскоре вышел майор с раздраженным лицом.
— Бобылева ждет кто?
— Я! Я Бобылева жду, — подскочила к нему Люда.
— Прошу прощения, неувязка. Драка произошла.
— Что с ним?
— Ударили трубой. Сзади, по голове. Может, очухается? Сейчас вызвали врача. Ждите, пока определимся. — И ушел.
Эти минуты были для нее длиннее всей предыдущей жизни. Через десять минут появился молоденький солдат-охранник.
— Вы к Бобылеву?
— Я, я! — Бросилась Люда. — Ну как он?
— Врач сказал: „Все”. Сегодня вечером отправят в городской морг. Сейчас там разбираются, что к чему…
— Как в морг? Может быть, выживет?
— Какой там выживет… Череп пополам раскроили.
Сумка выпала из рук. Она повернулась спиной к солдату, белым стенам, и медленно пошла. Но не в сторону дороги в город, а в сторону пустынной степи. Мимо ошалело глядящих на нее казахов, дальше и дальше, куда-то к горизонту. Казахи обратили внимание, что лицо у нее было белое, мертвое. Она уходила все дальше в степь, уменьшалась в размерах. И, наконец, скрылась где-то далеко, за барханами песка. Казахи удивленно смотрели ей вслед и перешептывались…
На следующий день
19
Александр Ильич Лейпунский сидел у иллюминатора, все время посматривал вниз, пытаясь увидеть море. Ничего не видно. Облака, облака… Попросили пристегнуть ремни, самолет начал снижаться… Усталая голова работала трезво, логично, подводя итоги… Вполне возможно, что путь быстрых реакторов и есть главный для Человека третьего тысячелетия. Запасы органического горючего, нефти и газа, да и урановой руды не бесконечны. Термоядерная энергия? Над этой проблемой упорно работают. Возможно, она и разрешима, хотя и не так скоро, как представляется некоторым ученым. Волею судьбы, он, Лейпунский, оказался у истоков развития другого направления в атомной энергетике. За кем будущее? Неизвестно. Уже никогда не узнаю. Вся жизнь ушла на решение проблемы быстрых реакторов. Сейчас физически слаб, мечты и надежды — все размытее. И все-таки техническое тщеславие, желание увидеть свое детище в почти завершенном виде подтолкнули его к этой тяжелой поездке. Безошибочная интуиция подсказывала ему, что надо торопиться. Вряд ли он доживет до физического пуска реактора. Так хоть увидеть его в бетоне и металле, готовым ожить, задышать…
За бортом стали видны белые барашки волн. Показался песчаный берег Мангышлака. Ровная стрелка, ведущая из аэропорта. А вот и сам город, белоснежный, сказочный, ажурный. Боже, какая красота! И вдруг его сознание отвлеклось от реакторных проблем. Остановилось на естественной мысли о тщете и суете обычной человеческой жизни. Все грандиозные научные достижения и великие технические свершения представились ему такими мелкими и бессмысленными перед вечностью и необозримостью вселенной. И нужен ли мне или кому-то еще этот мощный быстрый реактор? Приходит время, когда человеку становиться ненужным и безразличным весь этот реальный, видимый мир, когда поневоле хочешь верить во всевышний Разум. И неистребимая в последние месяцы грусть о приближении смерти и неминуемости конца мгновенно перестала давить на его больное сердце. Наоборот, стала естественной и даже желанной…
Самолет шлепнулся и побежал по бетонированной полосе. Замедлил бег почти до остановки, развернулся и спокойно двинулся к месту стоянки. Двигатели заглохли. Встал. Пассажиры припали к окнам. На стоянке выстроились в ожидании несколько черных „Волг”. Около — солидная, важная публика. Кто-то с букетом. В салоне зашушукались.
— О, кого-то встречают!
— Это эстрадную певицу! Ту, что в шляпе.
— Какую?
— Вон, впереди, с большой оранжевой сумкой.
— Нет, не ее. Скорей какого-то мужика.