Пусть танцуют белые медведи
Шрифт:
— Да я только пытался помочь Лассе подтянуться с уроками, — обиделся Торстенсон. — Что в этом плохого?
— Ему тоже прогуляться не вредно, — парировала мама. — Это ненормально вот так сиднем сидеть. Сейчас позавтракаю, и мы с Лассе отправимся в город. А ты займись Лолло.
— Может, нам тогда всем вместе куда-нибудь сходить?
— Нет.
— И ты не хочешь сначала немного выспаться?
— Ну и олух же ты!
Я догадался, что на этом мама выдохлась. Она улыбнулась, но совсем незаметно, так что новый зуб не был виден, и отправилась в спальню искать подходящую одежду, которая бы налезала на живот. А я захлопнул учебник с фотографией
Ему бы это понравилось, этому шимпанзе.
Мы висели высоко над землей. Под нами виднелись молодые листочки, кажется, это была липа. А над нами проплывали тучи, такого же цвета, что и папин старый выходной костюм. Я поворачивал рычаг в центре железной кабины, и мы могли видеть, как весь Стокгольм кружится под нами — со своими грязными домами, церковными шпилями, парками, магазинами, паромом, который ходит до Зоопарка, заливами и мостами. Я потеснее притулился к маме, так что локтем чувствовал ее живот.
Вот бы колесо обозрения застряло, и мы бы висели так целую вечность! Хорошо было сидеть вдвоем. И маме, кажется, тоже это нравилось.
— Господи, ну я и разошлась! — вздохнула мама. — Ничего, это мне на пользу.
Она расплылась в широкой счастливой улыбке.
— Давненько ты так не бушевала, — заметил я.
— Да я уж и не помню, когда это было. Но иногда он ведет себя так по-дурацки, что просто выводит меня из себя.
— Ага, — поддакнул я.
— Ничего, это его проучит, — добавила мама. — Приятно на время выбраться из дома. Что скажешь?
— М-м-м.
Мама обняла меня, и мы ехали так молча круг за кругом. Свободной рукой она указала на тучи.
— Похоже, будет дождь. Хочешь, поедем домой?
— Never [20] . Лучше пойдем в павильон с игровыми автоматами или в комнату смеха, посмотрим, как выглядят люди в тех зеркалах. Или кофе где-нибудь попьем.
Я ни за какие коврижки не хотел возвращаться домой. Мне хотелось весь день пробыть вдвоем с мамой. Хоть я и знал, что потом будет еще хуже. Но мне было наплевать.
20
Никогда (англ.)
— Всегда одно и то же, когда мы приходим сюда, — сказала она.
И была права. Каждую весну мы приезжали в Гренан — папа, мама и я. И всякий раз шел дождь. Видимо, так тому и быть. Так положено.
Я кивнул и опустил голову ей на живот. А мама потрепала меня по волосам, словно думала о чем-то другом. А я думал о том малыше, что лежал там, внутри. Он уже весил почти полтора кило и был тридцать пять сантиметров в длину. Это я вычитал в учебнике по биологии.
— Все будет хорошо, — сказала мама. — Правда?
— Гуггелли-блуб-плуб, — пробормотал я, уткнувшись в ее живот, — как в тот раз в такси, когда мы впервые ехали к Торстенсону.
— Что ты сказал?
— Ничего.
Мне не хотелось говорить о том, как все будет. Мне было и так сейчас хорошо. И этого было достаточно.
Мы вернулись домой промокшие до нитки.
Едва мы сошли с колеса обозрения, полил дождь. Но мы все равно обошли все те места, о которых
21
«Короля джунглей», «Черного рыцаря».
Мы целую вечность бродили по комнате смеха, но дождь никак не утихал. Тогда мы решили не обращать на это внимания. Бесполезно было ждать, когда он кончится. Все небо заволокли темные тучи.
Другие посетители искали укрытия под навесом, где разыгрывались лотереи или в ресторанах, а мы бродили повсюду и тешили себя как могли: прокатились на «Диско», «Американских горках» и «Летающем ковре», пока совсем не выдохлись от крика и смеха.
Напоследок мы прокатились на «Хали-гали». Я всегда любил его больше всего. Дождь хлестал нам в лицо, а мы вертелись все быстрее и быстрее, пока глаза не стали мокрыми от слез и дождя. Мама сидела с выпиравшим животом и крепко-крепко прижимала меня к себе.
— Где вы пропадали? — напустился на нас Торстенсон, когда мы ввалились в гостиную.
Он просто обомлел. Одежда на нас насквозь промокла, но мы хихикали, хоть и едва держались на ногах. Мамина тушь растеклась по лицу, а волосы растрепались и торчали в разные стороны, словно диковинная шапка.
— В Этнографическом музее, — сказала мама и подмигнула мне.
И мы заржали так, что Торстенсон просто не знал, что и думать.
Отличный это был денек! Давно таких не было. Мне не хотелось думать про завтра. Чтобы отвлечься, я достал губную гармошку и попытался сыграть «Doncha think it’s time» [22] , и тут зазвонил телефон.
22
«Не думаю, что уже пора»
— Лассе, это тебя! — крикнул Торстенсон снизу.
Я неохотно поплелся вниз. Не хотелось ни с кем разговаривать. Хотелось побыть одному и вспоминать прошедший день. Я приложил трубку к уху.
— Алло!
— Это я, — сказал Пень.
— Чего ты хочешь? — спросил я, хотя сразу догадался.
— Принеси завтра Блэки в школу.
— Так не пойдет, Пень. Совсем офигел, что ли! Я за ним уже столько времени ухаживаю. Да он тебя даже не вспомнит! Так ему только навредишь, черт бы тебя побрал!
— И пусть. Это моя крыса, — не уступал Пень, — и я хочу завтра получить ее назад.
Он положил трубку.
А я-то думал, он забыл. По крайней мере, я на это надеялся. И вот он звонит и требует Блэки назад именно завтра! И мне не отвертеться. Ну, завтра будет денек!
Я медленно поплелся по лестнице в свою комнату, понимая, что в эту ночь мне будет не до сна. Слишком многое мне надо обдумать. А я в этом не мастак.
Глава двенадцатая