Пустота
Шрифт:
Частью себя Анна жаждала покоя или по крайней мере знакомых переживаний в суицидной ванной. Этой частью себя она приветствовала концепцию ванной, ее ключевую роль в построении теоретических основ мира, в котором довелось ей обитать с молодости, и бегстве от собственной психики, но в то же время воспринимала ванную как зону экзистенциального ужаса, от которого не спрятаться, не скрыться; но часть не равна целому, так что в восемь часов утра, после заплыва по реке, остальная личность принялась весело и систематически уничтожать ванную.
Марни обнаружила ее там сразу после ланча: согнутую над раковиной в фартуке уборщицы, с перехваченными лентой батикового шарфика волосами.
– Ну,
Она очистила ванную от всего, что смогла передвинуть, и опорожнила это хозяйство в спальне. Добившись частичного успеха с мраморной плиткой, она приободрилась и попыталась повторить это достижение с крупной секцией зеркала; отделив ее от стены, Анна вышвырнула зеркало на клумбу, где то осталось лежать, невредимое, если не считать отколовшегося уголка, среди мультяшных лобелий и похожих на воловьи глаза маргариток. Обнажились трубы и полости сантехнической отделки: их она перекрасила, в зависимости от настроения, золотистой краской или серебрянкой.
– Попозже, – объяснила она, – я на них рыбок нарисую. Морских звезд. Раковины. Пузырьки. Ну, всякое такое.
На основных поверхностях ванной уже подсыхал слой синей водоэмульсионки, разбавленной белилами так, что возникало впечатление испанской лазури: нанесена краска была быстро, неряшливо, валиком с поддона. Как только совсем высохнет, Анна добавит белил, широкими мазками растрепанной кисти добиваясь иллюзии пены. Стенами она уже осталась довольна, но с зеркалами нужно было еще поработать.
– Я хотела бы сохранить пастельно-голубые и зеленые оттенки, – сообщила она Марни, – везде, кроме деталей.
Для деталей она собиралась использовать отложенные в сторону три-четыре самые маленькие и тонкие кисточки на соболином волосе.
– Хорошо бы устроить для них удачную подсветку, ну уж как получится.
Марни замерла на пороге ванной, оглядывая кучи банных полотенец и разбитую сантехнику, сумки с протекающими средствами для ухода за телом от «Мултон-Браун», драный черный тряпичный мешок, набитый треугольными осколками фальшмрамора не более трех дюймов в длину. На коричнево-сером коврике у двери ванной Анна сложила все банки с краской, какие разыскала в доме, от маленьких жестянок с эмалевыми красками до пятилитровых цилиндров профессиональной эмульсии для удаления старой краски. Вид у Марни сделался недоверчивый. Она прошла к открытому окну и мрачно уставилась на зеркало, лежащее среди цветов внизу. Помолчав мгновение, потерла лицо рукой и спросила:
– Анна, господи, ну чем ты занимаешься?
– Я украшаю свой дом, милая. А на что это похоже?
Анна покрепче перехватила волосы шарфиком.
– Можешь мне помочь, если есть настроение.
– Давай чаю попьем, – устало сказала Марни.
Анна согласилась, что это хорошая идея.
– И ты, наверное, сможешь мне помочь отнести мешки с мусором вниз, в бак, – добавила она.
Марни настояла, чтоб они перекусили – на ланч тосты с сыром и салат, – а потом уже вышли в сад. Срезали головки тех роз, что выглядели безнадежнее всего. Подняли зеркало с клумбы и потащили за гараж, где, как показалось Марни, тому было самое место: зеркало придало этому углу сходство с хорошо известными садами Глайндборна, название которых Марни припомнить не смогла. Проходя мимо беседки, она заметила:
– А ты, я погляжу, срезала маки.
Анне не хотелось рассказывать дочери, как маки исчезли ночью сами по себе, оставив полоску земли такую сухую и плотную, что казалось, будто там уже годами ничего не росло, потому она с готовностью согласилась, что выкопала их.
– Но я не вижу, куда ты их положила, – продолжала Марни. – Они не в перегное.
– Ай, где-то положила, милая.
Марни подхватила Анну за локоть. Стоило им поравняться с домом, как она увлекала мать прочь.
– Такой прекрасный день, – говорила она. Или: – Надышишься этой краской, чего хорошего? – Или: – О, мам, ты только понюхай! – восторженным жестом обводя розы, фруктовые деревья и сам августовский воздух.
День и вправду выдался прекрасный, осторожно соглашалась Анна, и ланч тоже; но ей нужно возвращаться к работе.
– Не знаю, зачем тебе это надо, – обвинительно произнесла Марни.
– Я в последнее время сама не знаю, зачем мне что бы то ни было надо, – ответила Анна, пытаясь ее развеселить. – О, дорогая, ну потеснись немножко.
– Если ты далеко не уйдешь.
Настал черед Анны рассердиться.
– И как далеко? – возмутилась она. – Это место, Марни, выглядело довольно ординарным. Твоего отца оно устраивало. Тебя, пока ты росла, тоже. Но теперь я хочу разнообразия. – Взглянув через сад в сторону беседки, она мысленным взором на миг увидела саму себя тридцать лет назад, в ванной дома в Западном Лондоне, в два часа пополуночи. Рыбки нарисованы на стенах, мыло янтарного цвета с розовым бутоном, уловленным внутри, подобно чьему-то прошлому [45] : как только окажешься в будущем, получишь свое прошлое. Миллениум или где-то около. Дюжина свечей мерцает по краям ванной, прилепленная собственным воском, отбрасывает на выкрашенные валиком стены тени сучков в вазах с ярь-медянковой инкрустацией. Вода в ванне вокруг сосков остыла, но если не шевелиться, то еще приемлема. Два часа пополуночи. На лестнице слышны шаги. Это Майкл Кэрни, и он поворачивает ключ в замке Анны. – Марни, идем со мной.
45
Отсылка к финальной сцене «Гражданина Кейна» Орсона Уэллса.
Она провела Марни вверх по лестнице и заставила обревизовать новую ванную комнату.
– Мне это нужно. У меня такая когда-то была, и я хочу ее снова.
– Мам, но я…
– Когда у меня в последний раз была ванная по моему вкусу, я была моложе тебя, блин. Марни, у тебя чудесная стабильная жизнь, а мне такой прожить не довелось. И я тебе свой дом не отдам. Я не собираюсь убираться из моего гребаного дома в какую-то конуру для престарелых.
Повисло долгое беспомощное молчание.
– Анна, – сказала Марни наконец, – да какая муха тебя укусила?
Анна не знала ответа. Каждый раз, пытаясь сформулировать его, она терпела неудачу. Она готовила дом к возвращению Майкла, но скрытность, а также здравый смысл не дали ей этого озвучить. Следующие несколько дней она красила ванную. Работа была нелегкая. В конце концов на три стены ушло по три слоя краски, а на стену с зеркалом – четыре. Однажды после обеда она оставила краску подсыхать и прошлась через поля в паб под названием «Де Спенсер Армс», рассчитывая занять любимый столик и, наслаждаясь солнцем и ветром, понаблюдать, как лондонские пенсионеры раскатывают на «ягуарах» по парковке. Но столик уже занял мальчишка с парой собак. Мальчишка был в шерстяной рубахе и небрежно застегнутом пуловере, а поверх них накинул куртку, делавшую его похожим на онаниста. Джинсы узкие, заношенные, немного длинноваты, подвернуты ниже щиколоток на странные неудобные черные ботинки со шнуровкой. Обувь и одежда парня были все в пятнах краски или брызгах грязи. Он сидел за столом один, глядя в пустой бокал из-под пива, покачивал ногами и насвистывал какую-то мелодию.