Пустота
Шрифт:
Хелен Альперт улыбнулась.
– Не беспокойтесь, – ответила она. – Ваша дочь попросила персонал госпиталя отослать мне копию. Она переживала, что вы их в поезде потеряете.
И толкнула бумаги – три-четыре листа распечатки в пластиковой папке – через стол. Анна, потерявшая за свою жизнь целую гору документов, даже не взглянула на них и тут же толкнула обратно.
– Марни не должна была так поступать, – сказала она. – Она пытается меня контролировать. – Потом, почувствовав, что это прозвучало обвинительно, попробовала объяснить: – Не нужны мне эти тесты. Не хочу я про себя все это знать. Я просто хочу дожить свой век, сколько уж там мне осталось. Марни не из того поколения, которое это понимает.
– С нейрологической точки зрения, Анна, вы достаточно здоровы. Можете не переживать. Есть следы пары небольших кровоизлияний, а в остальном все хорошо.
Но Анна, которая пуще всего боялась, что Марни выйдет из себя и возьмет это дело в свои руки, вспомнила, как дрожал в ее объятиях Майкл Кэрни, парализованный страхом, и повторила только:
– Не хочу я про себя все это знать.
Хелен Альперт приняла это за проявление оборонительного упрямства и, вероятно, не ошиблась; двое снова стали озадаченно глядеть друг на друга, пока Анна, пожав плечами, не покосилась на часы.
– Думаю, мне пора, – сказала она.
– Еще что-то? – спросила врач.
– Мой кот таскает домой требуху экзотических животных.
– Я имела в виду – помните ли вы еще что-нибудь из своего сна.
Когда Анна ушла, доктор откинулась в кресле и устало потерла глаза.
Хелен Альперт была высокого роста, носила обтягивающие джинсы и куртки из мягкой кожи, карьеру начала с изучения психологии хронической боли; пребывая в проблемном втором замужестве, перешла к изучению посттравматических стрессовых расстройств и средств их терапии и наконец обзавелась частной практикой в Чизвике, на берегу Темзы, где помогала менеджерам среднего звена из окрестных анклавов BBC распутывать узлы их внутренней жизни. Лет на десять моложе Анны, она обреталась на противоположном берегу реки, на одной из тихих улочек вокруг Кью-Грин. По утрам бегала на набережной. По выходным гуляла в садах или ездила на своем темпераментном «ситроене XM» первого поколения по коттеджным поселкам Восточной Англии, где блуждала по усыпанным галькой пляжам под дождем, а потом ела в каком-нибудь местном пабе, занесенном после реконструкции в справочник «Мишлен», пармскую ветчину с луком-шалот и персиковым муссом или жареную грудинку и голубиные ножки в конфитюре с чечевицей дю пюи, картофелем и мясным соусом. Вопреки такому образу жизни – или благодаря ему – она оставалась одинока. Анна Уотермен наблюдалась у нее уже три года. Случай был трудный. Навязчивый сон Анны они вместе распутывали, приходя в итоге к удовлетворительным и связным расшифровкам, но легкого прочтения ни один сеанс не предлагал, да и друг с другом пациентка и врач так толком и не ужились.
Теперь, зная, что Анна была слишком молода, чтобы носить платья от Живанши в 1960-е, доктор приняла платье за отсылку к родителям, дополнила файл Анны словами «вытеснение известного?» и выделила их жирным.
После этого взялась листать файл, иные фрагменты которого читались легче прочих.
Личность Анны, рожденной как Анна-Мари Сельв в 1976 году от провинциальной пары средних лет, сформировалась рано. В восьмилетнем возрасте она сфокусировалась на науке, в четырнадцатилетнем заимела к ней навязчивое пристрастие. Знакомая история. В Гиртон-колледж поступила на год раньше, а еще через год впала в анорексию. Засим воспоследовали попытки самоувечья и первое покушение на самоубийство. К тому моменту родители, которые, в общем-то, изначально не испытывали от такого статуса никаких эмоций, кроме легкого удовлетворения, уже состарились и поддержать ее не могли; кроме того, если верить психиатрическим отчетам, между отцом и дочерью наметился конфликт. Гиртонский люд заменил Анне близких. Какое-то время, по собственным словам, она провела там в статусе всеобщей суицидной любимицы.
– Они мне в дверь колотить принимались, если их тревожило, что у меня слишком тихо.
Но вскоре место Сельвов в ее жизни занял профессор, читавший у них курс матфизики. Этот человек, Майкл Кэрни, был малообщителен, нарциссически самовлюблен и легко впадал в депрессию по своим личным поводам. Они быстро поженились и еще быстрее разбежались; но, вероятно, за счет их склонности к взаимной манипуляции отношения эти на поверку оказались более прочны, чем им обоим виделось изначально, и протянулись так-сяк до рубежа тысячелетий, пока Кэрни не ушел в Атлантический океан к северу от Сичуэйта в штате Массачусетс.
На таком удалении фигура математика становилась неидентифицируемой. Следов его семьи Хелен Альперт проследить не удалось; Анна же утверждала, что из ее памяти все стерлось, и не была уверена даже в его возрасте или цвете глаз. Разговоры о Кэрни превращали его образ в продукт осторожной фантазии. Расплывчатые или, напротив, бессмысленно подробные воспоминания Анны заставляли подвергать сомнению роль Майкла в ее жизни, оставляя на его месте пустоту [5] .
В открытом доступе информации имелось немногим больше. Кэрни написал, по всей видимости шутки ради, трактат о случайности и картах Таро. Некоторые его работы по топологии, созданные под влиянием переписки с математиком-отшельником по имени Григорий Перельман, были опубликованы спустя пару лет после смерти Кэрни и получили осторожное одобрение рецензентов. Помимо этого, вклад Майкла Кэрни в науку исчерпывался незавершенным проектом постройки квантового компьютера, да и там большую часть работы выполнил непритязательный экспериментатор Брайан Тэйт. Он в ту пору только развелся, чурался даже кратковременной известности по случаю самоубийства Кэрни, вляпался в дурно пахнущую историю с венчурным фондом «МВК-Каплан», после чего, образно говоря, ушел на дно вместе с кораблем. Результаты опытов воспроизвести не удалось. Коллега Тэйта умер, утверждение физика, что им якобы удалось соорудить систему для крупномасштабных параллельных вычислений из наскоро модифицированной кучки настольных ПК, отмели как псевдонауку, ну и в итоге Тэйт уже через месяц как в воду канул. Это она почерпнула из архивов.
5
Здесь и далее сведения о Майкле Кэрни и его отношениях с Анной зачастую противоречат первому роману цикла, «Свет».
К тому времени родители Анны обратились в пригоршни праха за мемориальными табличками в стене церкви где-то в Восточном Чешире. Друзей у нее не было. Праздник нового тысячелетия закончился, фейерверки догорели. Остальные, казалось, знали, чего им надо от жизни. Вернувшись в Лондон, она обложилась руководствами по психологии и стала заново учиться есть. Охмурила Тима Уотермена и, все еще растерянная, но в нарастающей потребности самосохранения, взялась усмирять хаос своей жизни. Уотермен был добрым и успешным человеком, часто летал за границу по работе, и, когда первый раз возвратился из командировки, Анна вдруг открыла в себе кулинарные таланты. Набрала вес, записалась в местное женское общество, увлеклась цветоводством и поучаствовала в конкурсе на самое красивое домохозяйство. Тим, который ее немного знал в пору Майкла Кэрни, вроде бы тихо восторгался всем этим. Она растила их дочь заботливо, в неподдельном сознании ценности совместной жизни, проявляя чувство юмора, на какое была способна.
Но все на свете, напомнила себе Хелен Альперт, закрывая файл и запирая консультационный кабинет, есть язык.
Ползя в старой машине вдоль Темзы в тяжелых вечерних пробках, она припомнила описание, данное Анной сексу с первым мужем: «трахались, будто в слепой панике».
– Фактически-то мне такой секс всегда нравился, – добавила тогда Анна. – Это помогает представить происходящее более значимым, высказать нечто настоятельно необходимое о себе самой. Проблемы неизменно возникали позже.
Хелен Альперт подняла брови. Анна внезапно рассмеялась и посоветовала:
– Доктор, никогда ничего не делайте иначе как потерявшись или в огне. Как тогда вам запомнить эти моменты?
Упершись в Мортлейкскую развязку и рассеянно глядя, как густой красный закат догорает за многослойной бахромой древесных крон, доктор Альперт задумалась, имело ли это заявление иной смысл, помимо бравады. Анна Уотермен переродилась на рубеже веков, но теперь обнаруживала, что Анна Сельв уцелела в ней подспудным дезориентированным субстратом. Что бы ни толкнуло ее к Майклу Кэрни, залегало оно куда глубже всего новосозданного.
Навязчивый сон, страх нейрологического заболевания, растущее чувство неустойчивости собственной жизни – и отрицание всего этого – служили признаками пробуждения изначального расстройства психики.
Анна, не подозревая о выставляемом ей диагнозе, прихватила домой две бутылки «Флёри» и ведерко фисташкового мороженого, позвонила Марни, кратко, но основательно ее отчитала, после чего мать и дочь договорились впредь уважать чувства друг друга, и Анна выслушала новости о новой работе приятеля Марни. Остаток вечера Анна рассчитывала убить, валяясь перед пятидесятидюймовым телевизором «Сони» и поедая мороженое; тем временем на экране стареющий исследователь дикой природы рассекал бы соленые воды Северного моря в компании полудюжины уцелевших на Шетландских островах и даже на вид каких-то заплесневелых серых тюленей; впрочем, передачу отменили, так как четверо животных на прошлой неделе заразились от человека норфолкским вирусным гастроэнтеритом. Анна стала бродить по дому. После перепалки с Марни жилище казалось ей жарким и душным. Она приняла душ. Постояла, глядя через дверь кухни наружу, с бокалом «Флёри» в руке. Позвала кота. Тот не появился.