Пустыня
Шрифт:
Что-то сегодня без конца без меня меня женят: то на турнир отправляют, то вот квартиру в Москве выделяют.
— У меня уже есть дом.
— В Чернозёмске? — Тритьяков сделал вид, что не знает.
— В Сосновке. Тихое, спокойное, воздушное место, двадцать минут до города. Меня вполне устраивает, знаете ли.
— И пусть устраивает, Михаил Владленович, пусть устраивает. Мы этот дом оформим, как загородную дачу. А квартира в Москве — отдельно. Можете жить, где хотите. В Сосновке — пожалуйста! В столице — пожалуйста! Поверьте, Михаил Владленович, подобные предложения
Люблю, когда ценят, но не люблю, когда оказывают доверие. Что значит — оказывают доверие? А потом, с утратой доверия, фить-фить на выход?
Но сказал другое.
— Это неожиданно. Я должен немного подумать.
— Ну, разумеется, разумеется. А пока я хочу показать ту жилплощадь, которая предназначается вам, — он тоже встал. На этот раз Миколчук вскочил. Так и должно, когда поднимается старший по званию.
— Минуточку. Минуточку, товарищи. Я ведь не знаю никаких подробностей о предстоящем турнире. Что, где, когда?
— На эту тему у нас будет предметный разговор завтра, в Спорткомитете, в шестнадцать ноль-ноль, — сказал Миколчук, и дал мне папочку, простенькую, тонкого коричневого картона, на тесёмках. — Здесь материал для ознакомления. Не потеряйте — это для служебного пользования.
И мы с генералом спустились к выходу, оставив Миколчука в кабинете.
Нас ждала «Волга». Серая. Водитель, сержант, тронул, не спрашивая. Видно, знал заранее, куда.
Но мне никто ничего не говорил. Готовят сюрприз.
Я по сторонам не смотрел. Все равно Москву я знаю чуть-чуть. На один процент. И то не факт — Москва огромна.
— Ехать недолго, — успокоил генерал.
И я успокоился. Раскрыл папочку.
Нет, не сказать, что я совсем ничего не знал о предстоящем турнире. Знал. В общих чертах. Слушал новости — Би-би-си, Немецкую Волну, Голос Америки. Наших, конечно, тоже слушал, но у нас об этом помалкивали. И в «Советском Спорте» тоже не писали.
Итак, шахматная Олимпиада будет в Израиле, в Хайфе, и Советский Союз, страны Варшавского Договора и арабские страны её бойкотируют. Настолько бойкотируют, что делают вид, будто и нет никакой шахматной Олимпиады.
Ливия объявила контр-Олимпиаду. Но и её Советский Союз и страны Варшавского Договора в упор не замечают. А едут лишь арабские страны и какие-то странные команды. Ни одного гроссмейстера. Да и мастеров то ли два, то ли полтора. Уровень первенства водокачки. В общем, получалось смешно. А Каддафи не желал быть смешным. И организовал Турнир Мира. Величайший турнир в истории шахмат. Пригласив лучших из лучших — и тем самым обезглавив Олимпиаду в Хайфе. Сделав смешным Израиль.
Как ему удалось собрать лучших из лучших? Просто. Сумма призовых турнира приближалась к четырем миллионам долларов. Никто не уйдет обиженным: даже занявший последнее, шестнадцатое место, участник получит тридцать тысяч долларов. А за первое место — миллион. Второе — семьсот пятьдесят тысяч. Третье — пятьсот тысяч долларов. Огромные, невероятные деньги. Цена гордости Каддафи.
И никто не отказался.
И я не откажусь.
Хотя за эти деньги придется попотеть,
Турнир будет проходить в городке Джалу, в Ливийской пустыне. Начнется день в день с шахматной Олимпиадой, пятнадцатого мая. Шестнадцать участников, игра в два круга, тридцать туров. По три тура в неделю. Десять недель! Два с половиной месяца! Супермарафон!
Но — миллион долларов! И даже за последнее место тридцать тысяч!
Ограничения таковы: никаких тренеров, все спортсмены должны полагаться на собственные силы. Игроки должны соблюдать законы ислама: никакого алкоголя, никаких наркотиков. Прелюбодеяние — забудьте. Карается побиванием камнями, но у участников не будет шансов. Игрока могут сопровождать только жёны, находящиеся в официально зарегистрированном браке. Исламском браке, да. Ислам разрешает многоженство.
«Волга» выехала на набережную. Проехали еще немного.
— Вот мы и на месте, — сказал Тритьяков.
Большой дом. Высокий. Чем-то схож с гостиницей «Москва». Конструктивизм.
— До «Москвы» недалеко. По мосту, полчаса бодрым ходом. Ну, а на машине…
Мы подошли поближе.
— Двенадцатый подъезд! — как о чем-то важном сказал генерал.
Ну, двенадцатый. Ладно.
Прошли. Консьержу Тритьяков показал бумагу.
— Смотровой ордер, — пояснил он мне.
Лифт поднял на восьмой этаж. На площадку выходили две двери. Дубовые. Крепкие.
Только пустое это. Я уже знал, где нахожусь. Подсказали. Бесплотные тени, и много. Так много, как я прежде и не встречал.
И все хотели мне что-то рассказать.
Нет. Не сейчас. Еще не время.
Мы вошли в квартиру.
— Пять комнат! Пять! Двести метров жилой площади! — расхваливал квартиру Тритьяков. — Потолки-то какие!
Потолки, и в самом деле, были высокие.
— А паркет!
И паркет был отличный.
— Квартиру только полгода назад как отремонтировали. И толком в ней не жили после ремонта. Свежая квартира, чувствуете! Сантехника финская, великолепная. А кухня! Пятнадцать метров кухня! А ванная! С окном!
Тритьяков подошел к окну.
— Какой вид!
Вид был на Кремль.
— И гараж! Внизу гараж!
— Такая квартира — и свободна? — удивился я.
— Бывает. Освободилась. Жильца перевели на новое место службы. Мы, люди военные, служим там, где прикажут. Сегодня в Москве, а завтра — куда пошлют.
— Понимаю, понимаю. И за что же мне такое счастье, Евгений Михайлович? Такую квартиру не каждому генералу дадут.
— Ой, не каждому, — согласился Тритьяков со вздохом.
— В чем подвох?
— Никакого подвоха. Это компенсация.
— Компенсация? За что?
— Особым решением Совета Министров определен новый порядок получения призовых. Теперь призы до десяти тысяч долларов вы, и другие шахматисты, разумеется, получаете полностью в валюте, за вычетом налогов. И делаете с ними, что хотите. А то, что свыше десяти тысяч… — он сделал паузу, но я равнодушно промолчал.
— Всё, что свыше, вы передаете государству, получая за это валютные чеки в соответствующем размере. То есть вы ничего, собственно, не теряете.