Пустыня
Шрифт:
Чижик в Солнечном городе
Место у меня хорошее. Но дорогое. Потому и дорогое, что хорошее. Шум двигателей не беспокоит, коленки в сидение передо мной не упираются, вид из иллюминатора роскошный: внизу облака, вверху солнце, а рядом небо. Первый класс.
В самолете четырнадцать мест первого класса — и все заняты. Ну, и обычный класс, туристский тоже весь занят, а их, мест, чуть не полторы сотни. Рейс, видно, пользуется популярностью, хотя летит самолет не в Сочи и не в Симферополь, а в далекую Луанду, столицу Анголы.
Но я сойду раньше. В Триполи.
Рейс четыреста семнадцать только-только протаптывает тропинку в Африку. Два полета в неделю. Вот и полон самолет, Ту-154, гордость советской авиации.
Пассажиры большей частью серьезные мужчины.
Это со мной инструктаж проводил специалист по Ливии. Ливия, говорил он, это ни разу не Германия и даже не Соединенные Штаты. Ливия страна мусульманская, суровая, расхлябанности не терпит. Водка, вино — запрещены. Внебрачные связи — запрещены. Вести себя следует с достоинством, но сдержанно. В конфликты не вступать, на провокации не поддаваться. Стараться быть незаметным. Не привлекать внимание. И помнить, что советского человека украшает скромность, скромность во всём — в одежде, в прическе, в мыслях, в поступках.
Это он на меня намекал. На мою одежду. Прическа-то у меня простенькая, лейтенантская, а мысли, что мысли… Не могут еще мысли читать. Что до поступков, то они есть неотъемлемая часть меня самого. Какой уж есть.
В первом классе всё те же строгие и скромные мужчины. Но постарше. Заметно. Не иначе, генералы или около того. Один из них приказным тоном велел мне очистить место у окна. С чего бы это вдруг, я ведь сидел согласно купленному билету. Затевать свару не хотелось, и я просто спросил «Herr General, was wollen Sie?», и генерал — если это был генерал — сник. На вид ему лет пятьдесят, так что войну он мог и захватить, даже и Берлин брать мог, но тогда откуда такой пиетет к разбитым вдрызг немцам? Думаю, его тоже инструктировали — в конфликты не вступать, на провокации не поддаваться. И он, видно, заметил, что одет я не по-офицерски. Потому генерал улыбнулся, сказал «найн, найн, битте» — и сел тоже согласно полученному билету. Не думаю, что он покупал его, билет, на свои. Всё-таки сорок рублей разницы за право посидеть четыре часа в кресле чуть поудобнее — это перебор даже для генерала. Вернее, тем более для генерала. Генералы ценят комфорт, очень ценят, но только за казенный счет. За свой счет пусть лейтенанты пыль в глаза пускают. Может, он и меня за лейтенанта поначалу принял? Молодого, да раннего? Зятька чьего-нибудь?
Сейчас мы, набрав высоту, летим на высоте десять километров, самое время подремать. Я откинул спинку кресла, устроился поудобнее, надел черную шелковую маску для сна и стал дремать.
Полеты наяву
Дремалось неважно, в десять утра не очень и хочется, но думалось хорошо, как и положено в это время.
Итак, я в лечу в Ливию. Зачем? Сыграть в Турнире Мира. Зачем мне играть в Турнире Мира? Во-первых, это задание. Ответственное. Отстоять шахматную честь страны, привлечь внимание к успехам социализма посредством успехов спортивных. Во-вторых, заработать для страны валюту. Елико возможно больше. В идеале — миллион долларов. Нет, мне тоже достанется. Десять тысяч — долларами, остальное — чеками. Минус подоходный. Советскому человеку доллары и вовсе не нужны, зачем? С чеками же пошел в «Березку», да и купил, что нужно. Дубленку, магнитофон, телевизор, даже автомобиль. И в-третьих, нужно же чем-то себя занять! А там и в-четвертых, и в-пятых, и в шестых можно отыскать.
В чём печаль? Лечу один. Условия такие поставили организаторы турнира. Ни тренера, ни подруг. Строгости у них насчет подруг, в Ливии. Мораль. Да я и сам бы не решился оторвать девочек на два с половиной месяца от учёбы, от дел,
В чем проблемы? В деньгах, мой дорогой друг, в деньгах! Вот ума не приложу, что я буду делать с чеками. Будь их, чеков, тысяча или даже десять тысяч, я бы придумал. Но на миллион долларов чеков будет очень много. Чемодан. К счастью, деньги при социализме не несут возможности эксплуатации человека человеком. На них нельзя купить средства производства, запрячь людей и получать прибавочную стоимость. Нельзя купить землю и получать земельную ренту. Нельзя купить доходный дом и сдавать квартиры. Нельзя купить лес, нельзя, нельзя, нельзя — в том и великое преимущество социализма. Справедливое распределение доходов и от промышленности, и от сельского хозяйства, и от сферы обслуживания, и от всего остального. И себе хватает, и вот с Ливией делимся, да. И не только с Ливией. Как я услышал из разговоров, некоторые летят дальше, в Анголу. Поднимать целину, создавать промышленность. Не только, не только военные были на борту, но еще инженеры, строители и прочий интересный народ. Только они не первым классом летят, инженеры. Но ведь летят! Надеются построить завод, фабрику, плотину. И привезти домой чеков столько, что хватит на «Жигули». А некоторые умудрятся даже на «Волгу» наэкономить, питаясь бататами и прочими дарами Африки. Вот маменька рассказывает, как артисты — и какие артисты! — везут на гастроли супы в пакетиках, «письма с родины». Чтобы сэкономить сотню-другую и купить магнитофон или джинсы. То есть артисты хотели бы и того и другого, но знали, что совершенно невозможно требовать двух вещей разом при суточных в пять долларов.
Строители будут рады за три года заработать и привезти домой пять-шесть тысяч в чеках. А у меня этих чеков будет как у всего самолета. И не за три года, а за три месяца, даже меньше. И не завод я буду строить, не дорогу в джунглях, а двигать по доске деревянные фигурки.
Странно? Странно. Одно примиряет: не с наших народных денег заплатят мне этот миллион.
Хотя… Может, и с наших. Ну, и что должен сделать советский студент, комсомолец, спортсмен? Купить на все призовые шоколадки и раздать их ученикам подшефной школы? Много шоколадок получится.
Но.
Но призовые сначала заработать нужно. А уж потом подсчитывать, сколько шоколадок я смогу купить.
Ещё квартира московская. Отказаться? Опять же — зачем мне московская квартира, да ещё в таком доме? Страшное ведь место. Если приглядеться. Или взять, щоб було? Всегда можно вернуть городу, а то и обменять на двушку в Ессентуках. Или на трёшку. Или на две трёшки. Или на три. Когда надоест играть в шахматы, и захочется поработать курортным врачом. На полставки. Пятьдесят рублей в месяц. Мне хватит.
Стюардесса принесла обед. Не совсем обед, а вроде. Куриная ножка среди вермишели, салатик, три маленьких кусочка сыра… Не то, чтобы я был привередлив, но всё же международный рейс, первый класс… Вспомнилось, как командой мы летели в Америку, играть с Фишером. Там даже икра была в самолете. И вино. Вина я не пью, но сейчас…
Стюардесса вернулась за подносом.
Я случайно коснулся её руки. Или не случайно.
Дым. Дым едкий, разъедающий глаза, расплавляющий легкие. Крики в салоне. Удар. И темнота.
— Вам нехорошо? — спросила стюардесса.
— Нет… нет, ничего, всё прошло, — ответил я. Отдал поднос. И стал смотреть в иллюминатор.
Самолет упадёт. Сначала дым, потом падение. Все погибнут. Стюардесса-то точно. Нет, все, конечно. Не сегодня. Не завтра. Но скоро. Через месяц, через два.
И что делать, товарищ гроссмейстер? Фер-то ке?
Пойти сказать командиру экипажа? Во-первых, никто меня в кабину не пустит. Во-вторых, еще и пристрелят, среди пассажиров очень может быть спецагент со спецпистолетом — чтобы человека обезвредить, а дырку в иллюминаторе не пробить. Знающий товарищ говорил. В-третьих, даже если выслушают, подумают, что гроссмейстер от страха просто сошел с ума. Многие боятся летать. Некоторые сильно боятся. А порой, хотя и редко, сходят с ума. Иногда временно, иногда навсегда.