Путь Базилио
Шрифт:
Своё мнение она переменила часа через два, когда при очередном обходе увидала, как жук осторожнейшим образом обгрызает кусочки породы с массивного серого цилиндра, явно искусственного происхождения. Ящерка подумала, что находка может оказаться важной, и побежала к самому Веслоу, который сидел в начальской палатке и занимался написанием очередной кляузы — на сей раз на отвратительное качество шанцевого инструмента (бык сломал лопату о зебру).
— Что ещё, неблядь невъебеннорылая? Что вам всем надо, Мать твою Дочь, высируха пердолевая?! — закричал кролик, отрываясь от писанины и яростного
Кролик был взбешён. Ему было жарко, брезентовый полог палатки не пропускал воздуха, морква была горькой, а кляуза не вытанцовывалась. Всё это доводило его до белого каления. Впрочем, если уж честно, белое каление было его обычным состоянием — за исключением ситуаций, когда требовалось быстро принимать важные решения. В таких ситуациях Роджер поражал собранностью и хладнокровием — что не мешало ему через пару минут кататься по земле и брызгать слюной из-за какого-нибудь пустяка.
Ещё он любил ругаться по любому поводу и без такового. Когда ему не хватало обычного бранного словаря, он изобретал новые слова. Точнее, они сами сыпались из него.
Ящерка всё это отлично знала и реагировала соответственно.
— Вторая полубригада откапывает что-то странное, — сказала она, вполне сознательно нарываясь на начальственный гнев. Она знала, что Роджеру надо дать проораться.
Гнев не замедлил воспоследовать.
— Что значит странное? Ты нормальным языком говорить можешь, джигурда хитровывернутая, опроушина ятрыжчатая?! — кролик запустил в пупицу огрызком морквы. Та ловко поймала лакомство пастью и с удовольствием схрумкала. Кролик того не заметил: он орал, и это занятие поглощало всё его внимание.
— Сколько раз, сколько! Сколько я говорил: описывать ситуацию безоценочно, непроёба дрислопучая? Чтоб тебя избямудохало и растащило на стопиццот мелких поёбышей! Ты вообще чего себе думаешь, залепёрдыша тебе в пропердь? Ты вообще думаешь чем-то, носопиздь кощурая? Что-то стра-а-анное, — передразнил он её, показав сизый слюнявый язык. — Странное! Сраное! Сраное бля! Ты можешь конкретно сказать, пседренючка спускощавая, что именно нашли? Кто нашёл? Зачем блядь нашли? Хули ваще?! Конкретно бля, Мать твою Дочь в семь рваных срак и гозмана в чапельник, ебатый барсучиной с большой причиной, скобейда неполовозбужденная!
Кровь у ящерицы была холодной, а к затейливой брани Веслоу она давно привыкла. Тем не менее, она сделала вид, что испугалась: Роджера это обычно приводило в чувство. Поэтому она меленько затряслась, присела и выпустила тонкую струйку мочи.
— Ладно-ладно, — буркнул Веслоу, морща розовый носик, — не ссысь мне тут. Ненавижу тупняк, а все тупят как подорванные. Что там у вас?
— Судя по выступающей части — серый цилиндрический объект диаметром около тридцати сантиметров и длиной не менее полуметра, — начала докладываться Жанна, — явно искусственного происхождения, торец закруглён и слегка расплющен. Очень напоминает палец, — не удержалась она.
— В сракотан свой невъебенноплодный палец засунь и проверни стопицот миллионов раз… — кролик осёкся, навострил уши. — Палец? — переспросил он. — Есть ногтевая пластина?
— Что-то похожее, точнее сказать не могу, — подумав, ответила пупица. — Вы посмотрите?
Кролик, вопреки обыкновению, хамить и орать не стал. Вместо этого он опустил уши и жестом потребовал тишины.
Думал он минуты три. Потом решительно встал, кивнул пупице и вышел из палатки.
Солнце уже переехало на другую половину неба, тени от палаток стали длиннее. У родника, на раскисшей от воды тропинке, стоял лось в ватнике и, с довольством пофыркивая, пил воду. Рядом ждала своей очереди Ксюнька в жёлтеньком сарафанчике, задумчиво ковыряясь длинным птичьим когтем у себя в декольте. Увидев начальника, она попыталась изобразить что-то вроде реверанса, жирно хрустнула коленом, смутилась, поскользнулась, но в последний момент удержалась на ногах. Пупица ожидала, что кролик, как минимум, скажет глупой куздре что-нибудь неприятное, а скорее всего — по своему обычаю наорёт. Однако Веслоу удивил — вместо ожидаемой заковыристой ругани он только кивнул. Похоже, мыслями он был где-то далеко.
Чёрный клин раскопа глубоко рассекал дёрн. На этом фоне разноцветные спины копающих были хорошо заметны.
— Восемнадцатый, — подсказала Жанна.
Роджер обшарил глазами раскоп и, наконец, увидел у самой стеночки жука с цифрами 1 и 8 на надкрыльях. Он осторожно обрабатывал странный серый столбик с закруглённым концом, торчащий из земли под небольшим наклоном.
— Та-ак, — сказала Веслоу. Пупица посмотрела на него испуганно: у шефа подрагивала нижняя губа, а уши были так плотно прижаты к голове, будто кто-то пытался их оторвать.
— Кто это видел? — спросил шеф необычно тихо. — Перечисли всех. Без пропусков.
— Я, он, — начала пупица, — наверное, ещё вот этот, — она указала на машущего лопатой лошарика. — Позвать ещё кого-нибудь? — спросила она.
— Цуцика сюда, — распорядился кроль. — В любом состоянии. Если подох — принесите дохлого. Быстро.
Жанна Григорьевна выскочила из раскопа, по пути отбросив хвост для ускорения. Она знала Веслоу достаточно давно, чтобы понимать: когда шеф говорит таким тоном и не ругается, лучше и в самом деле поторопиться.
Когда она вернулась, таща за лапку постанывающего, укутанного в покрывало цуцика, Восемнашка вовсю шерудил конечностями, заваливая серый предмет перекопанный породой. Рядом с ним столь же интенсивно трудился лошарик.
— Вовремя ты, — буркнул Роджер. — Мне нужен контур объекта, и не приблизительно, а точно. Давай работай, мудяка микронножопый.
Цуцик, попискивая и поскуливая — ему всё-таки было очень холодно и неуютно — спустился в раскоп, просунулся между лошариком и жуком и осторожно потрогал серый предмет. Тут же отдёрнул лапку и тявкнул — тихо, горестно.
— Что ещё? — осведомился шеф. Жанна Григорьевна ожидала за этими словами обычной тирады с криком и бранью, но её почему-то не последовало.
— Аура… в-в-вау… — цуцик посмотрел вверх скорбными глазами, — н-неприятная.
— Отпидарасить бы тебя оглоблей в мудыхало, пиздуктуктук, — меланхолично заметил кролик. Пупица несколько успокоилась: Роджера, кажется, отпускало. — Контур мне нарисуй, корозалупый неплоёбыш, а чувства свои можешь на ебоньки себе повесить и сплясать вокруг носа вкособлядку, понял?