Путь Базилио
Шрифт:
— Давай-ка, матушка, потужимся, — хомяк поднял посох и осторожно ткнул им в какое-то чувствительное место. Калуша снова издала тот же рыгочущий звук, ятло хлюпнуло, раззявилось и показались блестящие от слизи плечики. Ещё несколько судорог — и тельце коломбины выбросило из натруженной матки. Зубы вагинального зева, дотоле заведёные в загубье, выдвинулись и смачно щёлкнули, перекусывая пуповину.
Хомяк ловко поймал новорожденную, быстро облизал и усадил на землю.
Любопытствующий Арлекин подошёл поближе. Коломбина сидела на
— А… абы… абырвалг, — сказала она.
Арлекин не удивился: он слыхал, что все калушата говорят это слово при рождении. Это была какая-то очень старая традиция, восходящая чуть ли не к профессору Выбегалло, а то и к доктору Моро.
— Маленькая, ты родилась, это хорошо, это очень хорошо — то был голос поняши: она, оказывается, уже подошла. — Вот и я пришла, я твоя жизнь, я твоя радость, я твоя хозяюшка…
Арлекин на всякий случай отошёл подальше: няш на него почти не действовал, но именно что почти. Во всяком случае, подставляться под это дело лишний раз ему не хотелось.
Через час на свет появились ещё две коломбины, гозман, — горбатый, с носом как баклажан, — а также троица довольно крупных ракалий. Ракалий забрала себе поняша и тут же, не теряя времени, ими овладела. Потом калуша выкинула трупик — какой-то сизый, высохший прямо в матке плод-недоносок неопределённой основы. Дальше из высокозалегающего ятла вывалилась бабирусса — умершая, судя по всему, из-за удушения пуповиной. Больше трупов в выводке не было: старая калуша была хоть и не в самом соку, но ещё в силе.
С самой верхушки вылетела стайка разноцветных бэтменов. Потом появились на свет пара мавров и пупица. Откуда-то сверху посыпались крохотные котеги. Их не хотели брать ни Карабас, ни Юличка; кончилось тем, что их всех сгрёб хомяк и унёс в сарай, бурча под нос что-то недовольно-скептическое. Поняша сказала, что котегов обычно приходится раздавать малограциозным поняшам в качестве гуманитарной помощи — однако до того с ними приходится долго возиться, так как котеги крайне капризны. Карабас предложил свои услуги, сказав, что может быстро и безболезненно избавиться от котячьего выводка — например, остановив им дыхание. Юличка подумала и покачала головой — внезапная смерть няшек могла пагубно отразиться на старом хомяке. Карабас подумал и согласился, сказав, что старик не в том возрасте, чтобы выдержать такое зрелище.
А покуда Африканыч отсутствовал, случилось именно то, чего он так опасался: одно из нижних ятел разродилось-таки собаченькой.
Собаченька вышла небольшая, но длинная, золотисто-коричневая, украшенная висучими доземь ушами и белой отметиной на хвосте. Вместо глаз у неё были крошечные рыльца наподобие свиных, каждое — с двумя смешными сопящими дырочками, как пуговицы.
— Ну чё, абырвалг, — сказала она, поднявшись с земли. — Это и есть внешний мир? Как-то не впечатляет.
— Ты же его не видишь, — не удержался Арлекин.
— Зато я нюхаю и слышу хорошо, — заявил пёсик, слизывая с себя родовую слизь. — Кстати, меня зовут Напсибыпытретень. Это имя мне пришло в голову довольно давно, и я успел с ним сжиться. Но можно просто Напси, я это переживу. Если, конечно, буду жить.
Все промолчали.
— Понятненько. Так, значит, я никому не нужен и меня в расход? — тут нахальный собачий голос всё-таки дрогнул. — Только, пожалуйта, не душите. Лучше чем-нибудь тяжёлым. И давайте с этим не затягивать, а то мне жить понравится, убегу ещё… и всё равно подохну с голодухи, потому что охотиться вслепую всё-таки анреал…
— Может, возьмём убогого? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил раввин.
Арлекин собирался было возразить, но пёсик именно в этот момент сел, растопырился и принялся вылизывать попу. Плотно сжатая розовая звёздочка и тугие яички пса маленькому педрилке показались миленькими, поэтому он смолчал.
— Ладно, берём, — Карабас принял решение. — Без денег, разумеется.
— За меня деньги? — удивился Напсибыпытретень. — Лучше попросите скидку на остальных, за то, что меня берёте.
— Это идея, — откликнулся бар Раббас, раскуривая сигару.
— У меня много идей, не то что у некоторых прочих, — нахальство вернулось к пёсику как-то очень уж быстро. — А вообще — вы приняли правильное решение, шеф. Жрать обещаю умеренно, хлопот не доставлю. На жизнь смотрю кинически, как и подобает существу моего генезиса. Имею абсолютный слух, из инструментов предпочитаю домбру и клавикорды. Интим возможен при взаимном интересе. Готов вписаться в вашу команду. Только не няшьте меня, пожалуйста. Это будет совершенно не то, я гарантирую это.
Поняша, занятая гозманом — овладевание шло с трудом: гозман хитрил, крутил носом и пытался избежать визуального контакта с обаятельницей — подняла хвост и сильно шлёпнула им по крупу. Видимо, разглагольствования пса ей не понравились. Карабас, наоборот, ухмыльнулся — и вдруг недоумённо поднял брови.
— Что такое? — сказал он встревоженно. — Где Пьеро?
— Он к лошадкам пошёл, — вспомнил Арлекин. — Там, наверное, отсыпается.
— Не, тут не лошадки… — протянул Карабас. — Он опять с кем-то спутался, — объяснил он, — от него таким менталом потянуло… Вот только с кем? Что-то я его не вижу…
— Обойдите калушу, — посоветовала поняша. — Он, наверное, там.
Так и оказалось: Пьеро обнаружился с другой стороны. Маленький сиротливый поэт стоял, прижавшись к калуше, с приспущенными штанами. В районе его бёдер что-то чавкало и хлюпало.
— Море… море… я плыву, плыву… как во сне… — постанывал он, извиваясь и виляя тощим задом.
— Сходил и по новой вмазался, — вынес вердикт Арлекин. — Может, не давать ему больше айса?
— Чтобы его на улице някнули? А выступать он как будет? — поинтересовался Карабас.