Путь Базилио
Шрифт:
Глава 34, в которой энтузиаст своего дела, соблазнившись на посулы, принимает не вполне продуманное кадровое решение
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
СЛУЖБА КУРЬЕРСКОЙ ДОСТАВКИ «СИТИ-ЭКСПРЕСС» / доставлено 19 ноября 312 года 12:20 /
Аузбухенцентрум, Льву Тененбойму, в собственные руки.
Дорогой Лео, не буду красть твоё время, вынуждая читать обычные стариковские любезности. У меня к тебе небольшая, и, смею надеяться, необременительная просьба. До меня дошли слухи, что у тебя до сих пор свободна некая вакансия. У меня,
PS. Финансовые вопросы обсудим позже, если всё пройдёт гладко.
Лев был слон. Себе на горе — и притом сугубо, двояко.
Ну, во-первых — слон. Слон! В роду Тененбоймов, из которого происходил достопочтенный Лев Строфокамилович, никаких слонов в сухопутном смысле этого слова не практиковалось. Основатель рода, Зенобий Тененбойм, являлся чем-то вроде устрицы, что отюдь не помешало ему стать выдающимся мыслителем и педагогом, автором непревзойдённого исследования о системе Макаренко. Его многочисленные исчадия и отродия — увы, калушата: анатомические особенности не позволяли Зенобию плодиться иным образом — вышли в основном морскими млекопитающими. Ими же они и продолжились. Например, отец Льва, Строфокамил, был ушастым тюленем, точнее — калифорнийским морским львом. Правду сказать, к умственным занятиям он склонностей не выказывал, всю жизнь проработав в бригаде подводных монтажников. Детьми он обзаводиться не спешил, а, возможно, и не намеревался. Однако случилось так, что гладкокожий красавец в красной каске приглянулся хозяйке бизнеса, пылкой морской слонихе из хорошей семьи. Семейство её выбор одобрило и ждало ластоногого прибавления. Ожидание обернулось афронтом: долгожданный младенец по какой-то странной превратности судьбы и генома родился почти хомосапым, если не считать ушастой головы с хоботом. И крохотного хвостика, который сам Лев Строфокамилович называл декоративным, а недоброжелатели — очень похоже, но обиднее.
Как бы то ни было, мальчика пришлось отдать на сушу, в ясли при Аухбухенцентруме. Там он и вырос — сначала биологически, потом духовно и карьерно. Он испытал судьбу молодого педагога-новатора (решительно внедрив в учебный процесс электричество и инъекции болевых препаратов вместо морально устаревших шпицрутенов), а впоследствии сумел заслужить репутацию расторопного администратора. Ныне он занимал многотрудную должность завуча по административно-хозяйственной работе, с некоторых пор совмещая её с учебно-воспитательной, по линии внутришкольного контроля. Как подобострастно шутили в учительской, на первом поприще он себя проявил настоящим слоном, а на втором — истинным львом. Тененбойму это не льстило. Он недолюбливал своё имя и предпочёл бы сидению на двух стульях директорское кресло, давно им заслуженное. Он его бы и получил — если б только нынешний директор Аузбухентцентрума, доктор Бонч Леопадлович Бруевич, собрался бы, наконец, на покой. К огромному сожалению всех заинтересованных лиц, доктор Бруевич, с его крепкой основой, органично сочетающей гены какаду, гозмана и баобаба, в ближайшие двести лет покидать своё место не планировал. Правда, в Центре давно уже шли разговоры об открытии филиала в Стране Дураков, с экстерритортальным междоменным статусом. На это Лев Строфокамилович питал определённые надежды — но, чесгря, довольно расплывчатые.
И о втором горе: Лев. Лев! Львиную основу господин Тененбойм, мягко говоря, не котировал — как это свойственно многим травоядным. Увы, у Льва Строфокамиловича это невинная, в общем-то, идиосинкразия была как-то особенно акцентуирована, и в первую голову на кошачьих, в особенности на львов. Разумеется — на львов в сухопутном смысле этого слова, а не на прекрасных морских созданий, к которым Тененбойм питал чувства самые родственные. Тем не менее, собственное имя ему резало слух. Увы: семейство — с коим он был и связан, и обязан многим и многим — решительно не поняло бы перемены прозвания, данного ему матерью в честь отца. Оно оставалось тайной скорбью его, незаживающей раною.
Зато во всех остальных отношениях слон Лев отличался немалой толстокожестью.
На сей раз он являл это свойство своей натуры методисту Гепе Сникерсу [35] , злоебучему гепарду, на физиономию более напоминающему почему-то хорька. Попахивал он тоже скверно, и именно что хорькотиной. К тому ещё был он до невозможности нудлив, особенно когда ябедничал. Сейчас он жаловался на своего помощника Бяшу Задериушко, который-де отлынивал и при этом дерзил.
— А я этой скобейде дефолтной говорю, — энергично жестикулировал Сникерс, фонтанируя перед начальством мелкими обидками, — смотри у меня, сучий пёс!
35
Не буду отрицать, что эпизодический герой Гепа Сникерс испытал на себе влияние эпичного образа Геннадия Адольфовича Кернеса, украинского политика, в период написания романа - городского головы города Харькова. При желании в речах Сникерса можно найти прямые цитаты из спичей Геннадия Адольфовича. Однако никоим образом не следует полагать, что автор стремился задеть или высмеять этого замечательного во многих отношениях человека - тот был лишь источником вдохновения, не более (хотя и не менее).
— М-м-м, — промычал Лев. Бяша, разумеется, был вовсе даже не сучьим псом, а самым обычным бараном, ещё и с козлиной прошивью, что не прибавляло ему ни ума, ни обаяния. Зато он был исполнителен и неприхотлив, а его работа ничего не стоила — Бяша был взят с общего развития и находился на балансе школы, то есть вкалывал за еду. Однако ж и требовать от него самоотверженного служения высоким идеалам воспитания было как-то недальновидно. Но Гепа этого не видел и не хотел.
К сожалению, Сникерс приходился дальним родственником самому Бруевичу. Достаточно дальним, чтобы игнорировать его претензии, но не настолько, чтобы просто избавиться от надоеды. К тому же методистом он был толковым, въедливым и памятливым, что Лев Строфокамилович ценил. Так что регулярные визиты Гепы слон воспринимал философически. Слушая — а точнее, пронося мимо ушей — очередную порцию нытья, он даже не доставал хобот из настольного аквариума. До поры, естественно, до времени.
— А он на меня пялится, — распалялся Гепа, ёжа вонючую шерсть на загривке, — а я ему: если ты ещё раз так отнесёшься к своим обязанностям, я тебя на ноль помножу, тебе ясно или нет? А он мне с хамской такой интонацией — бэ-э-э…
Слон поморщился: «бэ» в гепкином исполнении было так себе. К тому же он отвлёк Тененбойма от хозяйственных раздумий: Лев Строфокамилович прикидывал, как бы вытянуть из доктора Бруевича денег на починку дыбы в дисциплинарной комнате девочек-старшеклассниц. Дыба ломалась уже второй раз за семестр. Первый раз её из чистого нигилизма подгрызла какая-то бобриха, которую за это на неделю приковали к стене в физкультурной раздевалке для мальчиков. Дыбу усилили дюралевым уголком, но через неделю её разнесла какая-то не по возрасту здоровая кобыла, которую при дисциплинарной процедуре охватили неконтролируемые судороги. Теперь Лев настаивал на цельнокованном железном изделии, а заодно — об обновлении электропроводки, покупке новой жаровни и ещё ряде усовершенствований. К сожалению, Бонч Леопадлович отличался скаредностью и терпеть не мог выпускать из своих морщинистых лапок хотя бы сольдо. Особенно сейчас, когда Центр переживал — если уж честно — не лучшие времена.
— И шо вы себе представляете, Лев Строфокамилович?! — распалялся Гепка. — Эта джигурда смотрит бесстыже и вот так делает! Вот так! — Гепка разинул пастьку, вывалил на сторону длинный неухоженный язык, не дождался реакции и разочарованно втянул его обратно.
Тененбойм тем временем думал, как бы всё-таки обосновать смету на дыбу так, чтобы хватило ещё на небольшой ремонт кабинета. Ему хотелось приобрести новый аквариум для хобота и заменить цихлид на сомиков, которые очищали хобот от мусора гораздо тщательнее. Очень не помешали бы приличная настольная лампа и патефон.
— Считаю невозможным дальнейшее деловое общение с этим бюджетником, годным исключительно на шашлык… — Гепка, наконец, вышел на финишную прямую.
— Лев Строфокамилы-ы-ыч! К вам Огюст Эмильи-и-ич! — закричала из придверной лохани секретарша, зычная жаба.
— Бдын-бдын! — слон, оторававшись от размышлений, машинально постучал кончиком хобота об аквариумное стекло. Рыбки, тихонечко объедавшие с хобота отшелушившуюся кожу, испуганно заметались по стеклянной клетке.
— Звать? Или подождё-о-от?! — закричала жаба ещё громче.
— Да сколько можно отвлекать! У нас со Львом Строфокамиловичем важный разговор! — заорал на жабу Гепка и стукнул по полу хвостом.
Слон поднял на него глаза — и, сочтя поведение методиста выходящим за границы допустимого, резко выдернул хобот из аквариума, тут же пустив Сникерсу в грызлице тугую водяную струю. Тот отпрянул и и со всего маху треснулся попой об пол.
— Охолонись, — почти дружелюбно посоветовал слон обтекающему методисту. — Огюсту назначено. Я тебя услышал, буду думать. Лосю подождать! — протрубил он жабе хоботом, и им же сделал гепарду знак — иди, мол.